Добрый день, мои дорогие читатели!

Наконец-то я пишу эту статью, хотя задумала её несколько месяцев назад. Наше знакомство с китайским чаем началось, как это часто бывает, в кругу друзей. Было завораживающе интересно и почти ничего непонятно из того, что происходило за чайным столиком. По-настоящему мы увлеклись чайной темой только в августе 2014 года и за прошедшее время многое узнали. Хотя….  Чем больше узнаешь, тем больше возникает вопросов.

Читать всю статью »

Доброго всем дня! Прежде чем рассказать вам о своей теории происхождения Вселенной, начну с небольшой предыстории.

В 2007 году, я прочитал Карлоса Кастанеду и понял, что занимаюсь ерундой, играю в бизнесмена и постепенно становлюсь «зомби» — неосознанным существом, марионеткой социума. После этого прозрения я закрыл свой бизнес. Начал заниматься только тем, что мне нравится. Решил, что если деньги совсем закончатся, то доберусь автостопом в какую-нибудь деревню и буду там жить на натуральном хозяйстве. После этого решения пришло полное спокойствие.

В тоже время мне попалась книга «Око Возрождения»,  благодаря которой я начал заниматься тибетской йогой и другими практиками.  Самое интересное, что на меня «посыпались» предложения с разными бизнес идеями, о которых я даже и не мечтал. Социум старался затащить меня обратно в свою игру. Доходило до того, что мне предлагали квартиру в Москве, руководящую должность в строительной компании, выплату  в 100 тысяч долларов и офис в столице. Естественно от всего приходилось отказываться.

Читать всю статью »

У каждой женщины в глубине души живет маленькая девочка, которая очень любила слушать сказки. Самая любимая из них может многое о вас рассказать. Совет: для начала просмотрите всю сказочную галерею и выберите сюжет, который нравится вам больше чем остальные.  Может случиться так, что два сюжета вас не оставили равнодушными. Прочитайте оба варианта. В вашем характере наверняка присутствуют черты, которые описаны в обоих случаях. Если вы останетесь недовольны результатами, не возмущайтесь. Постарайтесь честно посмотреть внутрь себя. Часто мы очень бурно отрицаем то, в чем не готовы себе признаться…

Спящая красавица

Красная шапочка

Золушка

Аленький цветочек

Гадкий утенок

Царевна — лягушка

Русалочка

 

Читать всю статью »

Гарсиа Габриэль Хосе Маркес латиноамериканский (колумбийский) романист, прозаик, журналист, лауреат Нобелевской премии 1982 года в области литературы.
Гарсиа Маркес, пожалуй, самый яркий представитель не только колумбийской, но и всей современной американской литературы. Первые рассказы Гарсиа Маркеса, по его собственному признанию, были написаны под влиянием Кафки. Но мир австрийского писателя отступил перед гораздо более яркой реальностью — картинами детства, прошедшего в родовом гнезде Маркесов в Аракатаке. Этот провинциальный, затерянный в сельве городок становится центром художественной вселенной, которую писатель будет создавать в своих рассказах, повестях и романах.
Родился Маркес 6 марта 1928 года в прибрежном городке Аракатака. Уехав в другой город, родители оставили старшего сына на воспитание родителей жены. В их доме Маркес слышал множество рассказов бабушки и деда — отставного полковника, участника гражданской войны 1899-1903. Истории, как и в целом атмосфера дома, погруженного в мистические грезы о прошлом и настоящем, оказали большое влияние на творчество писателя.
С 1936 года Маркес учился в интернате города Зикапира возле Боготы. В 1940-1942 гг. — в Барранкилье в иезуитской школе Сан-Хосе, где писал заметки для школьной стенгазеты. С 1943 года продолжал учебу в национальном колледже Зикапиры, увлекался поэзией.
В 1947 году поступил на юридический факультет Колумбийского Национального университета в Боготе. В этом же году в боготской газете «El Espectador» была опубликована его первая повесть «Третий отказ», написанная под влиянием Кафки; в этом же издании в течение шести лет печатались отдельные рассказы Маркеса.
Чтобы переждать начавшиеся в Колумбии гражданские столкновения, переехал в 1948 году в Картахену-де-лас-Индиас, где продолжил юридическое образование и работал в газете «Универсаль». В 1950 едет в Барранкилью, становится репортером «El Heraldo» — ведет рубрики «Жираф» и заведует редакцией еженедельника «Кроника». К этому времени относятся первые заметки к роману «Дом» — прообразу романа «Сто лет одиночества». Карьеру журналиста продолжил в качестве репортера «El Espectador» в Боготе, куда переехал в 1954 г. В 1955 году в этой газете были напечатаны 14 его очерков «Правда о моих приключениях, основанных на рассказах спасшегося военного моряка». Поскольку в них вскрывались факты перевозки контрабанды колумбийскими военными кораблями, публикация вызвала скандал, впоследствии ставший одной из причин закрытия газеты в 1956 году, когда к власти пришел правый диктатор Рохас Пинилья.
В 1955 году в Боготе на средства друзей вышла повесть «Палая листва», в которой он впервые заявил о себе как о серьезном прозаике. «Палой листвой» в его родном городке называли людей, кочующих в поисках заработка и места под солнцем. В повести отчетливо звучит тема одиночества — одна из центральных в творчестве Маркеса.
Действие повести «Палая листва» происходит в Аракатаке – Макондо (городок, где впоследствии будут разворачиваться события, описанные в его романах и повестях) — в течение одного часа. Произведение написано в форме внутренних монологов отставного полковника, его дочери Исабель и ее маленького сына. Они собрались вокруг гроба своего друга — местного доктора, покончившего жизнь самоубийством. Доктор был отвергнут жителями, и, со своей стороны, он тоже не хотел иметь ничего общего с ними. Основные мотивы повести — обреченность, заброшенность, одиночество, связанные с жизнью в городке. Многие художественные элементы «Палой листвы» — меланхолический тон, отдельные персонажи (Аурелиано Буэндиа), исторические и географические реалии, повествовательные ходы были использованы и в последующем творчестве писателя, прежде всего в его знаменитом романе «Сто лет одиночества». Но, в то же время, повесть достаточно своеобразна. Логическая хаотичность, «зашифрованность» многих персонажей, отсутствие элементов юмора и фантастики сближают раннего Маркеса с Фолкнером.
С 1955 году находился в Европе в качестве корреспондента «El Espectador», совершил множество поездок, занимался на режиссерских курсах «Экспериментального кинематографического центра» в Риме. В Париже узнал о перевороте на родине и закрытии «El Espectador». Оставаясь в Париже и продолжая работать в нескольких газетах, погружается в творческие поиски.
В это время пишет повесть «Полковнику никто не пишет» — его лучшее произведение, по признанию самого автора. Она рассказывает о судьбе молодого офицера в армии либералов, который в момент перемирия спас для консервативного правительства золотую казну правительства. Несколько десятилетий спустя, немощный и больной, полковник безрезультатно ждет помощи. Его единственный сын расстрелян за связь с партизанами. В городе идет глухая политическая борьба, в которой полковник внешне не принимает участия. Но его нравственная стойкость помогает сохранить достоинство и другим людям, живущим в обстановке страха. В конце повести полковник понимает, что в своей отчаянной борьбе за существование он отнюдь не одинок. Вместе с ним — молодое поколение, «новые люди в их городе», чьи лица «озарены радостной надеждой».
Повесть «Полковнику никто не пишет» написана вне Колумбии. Полковник, ждущий пенсии и сам Маркес живущий в это время в Париже и ждущий денежного перевода из колумбийской газеты – персонажи близкие друг другу. Возможно, и все творчество Гарсия Маркеса автобиографично. Подобные конструкции встречаются у него довольно часто. Стоит только вспомнить последние страницы «Любови во время чумы»: «Капитан посмотрел на Фермину Дасу и увидел на ее ресницах первые просверки зимней изморози. Потом перевел взгляд на Флорентино Арису, такого непобедимо-твердого, такого бесстрашного в любви, и испугался запоздалой догадки, что, должно быть, жизнь еще больше, чем смерть, не знает границ.
- И как долго, по-вашему, мы будем болтаться по реке туда-сюда? — спросил он.
Этот ответ Флорентино Ариса знал уже пятьдесят три года, семь месяцев и одиннадцать дней.
- Всю жизнь, — сказал он».
Маркес «повторяется» подобным образом не один раз. Возможно в этом всего лишь понимание Гарсия Маркесом истории своей страны. Колумбия слишком надолго оказалась на задворках мировой истории с ее войнами, революциями, сменой власти, что бы искать переоценку этих событий еще раз. В повести «Полковнику никто не пишет» главного героя заставляет выйти в город одно событие, о котором его спрашивает жена:
«- Что это ты так нарядился, — сказала она. – Словно произошло что-то необычное.
- Конечно, необычное, — сказал полковник. — За столько лет первый человек умер своей смертью». И первое воспоминание в то утро октября связанно с похоронами. Сколько смерти видел полковник, он пережил своего единственного сына, но то, что в городе впервые человек умер своей смертью для полковника событие. Тема смерти продолжилась у Маркеса в «Любви во время чумы». «И только проговорив это, понял, что из бесчисленных самоубийств цианидом, случившихся на его памяти, это было первым, причиной которого не была несчастная любовь. И голос его прозвучал чуть-чуть не так, как обычно.
- Когда вам попадется такой — сказал он практиканту, — обратите внимание: обычно у них в сердце песок».
Доктор Хувеналь Урбино, один из центральных героев романа впервые увидел суицид не от безответной любви. Иногда кажется, что Гарсия Маркес плетет кружева вокруг одного и того же. Вокруг своего центрального романа «Сто лет одиночества». Только в разных романах и повестях он описывает городок Макондо с разных сторон и с разного временного промежутка. И для полковника, человека войны удивительна естественная смерть, а для доктора – не от несчастной любви. Разные временные рамки, разные профессии, но результат один. Удивление от того, что смерть может прийти с другой стороны. Человек, покончивший с собой – один из главных героев в повести «Палая листва». Нет, в повести он умер сам, но он был таким же инородным телом, и имел только несколько друзей и свою нерассказанную историю из прошлой жизни, до приезда в Макондо. У Гарсия Маркеса много таких сюжетов перекликающихся между собой, между памятью Маркеса, между историческими событиями в Колумбии.
Многие критики пишут в своих статьях о том, что есть книги, которые выходят из под пера автора и начинают жить своей жизнью, лишь потому, что автор сказал в ней нечто большее, чем хотел сказать. Можно предположить, что само творчество Маркеса стало производной его бессмертного романа «Сто лет одиночества». Многие рассказы и повести дополняют этот роман. Можно лишь перечислить те произведения, в которых вольно или не вольно проглядывались контуры Макондо: «Полковнику никто не пишет», «Монолог Исабели. смотрящей на дождь в Макондо», «Палая листва». Все остальные – лишь дополнение к образу его, лишь штрих к его текстуальному восприятию Колумбии. В рассказе «Море потерянных времен» маленький поселок вмиг обрастает славой, на секунду расцветает и тут же гибнет. В «Палой листве» город расцветает от деятельности банановой компании. И гибнет от ее же деятельности, будучи заваленный палой листвой. Наверное, на этом стыке и стоит искать рациональные зерна и иррациональные мотивы в его творчестве.
Автор переписывал эту повесть «Полковнику никто не пишет» одиннадцать раз, добиваясь максимальной художественной выразительности. В итоге она стала образцом зрелой реалистической прозы, использующей современную технику. В повести отчетливо проскальзывают юмористические ноты, ранее чуждые его творчеству. Невеселый юмор главного героя предваряет всепобеждающую смеховую стихию основного произведения Гарсиа Маркеса — «Сто лет одиночества». К 1957 году работа над повестью была завершена.
В 1957 году Маркес уезжает в Венесуэлу в Каракас, где в это время была свергнута диктатура Переса Хименеса, работает в журнале «Моменто», посещает Московский Всемирный фестиваль молодежи и студентов в качестве корреспондента. В 1958 году женится на Мерседес Барча — впоследствии у них родилось двое сыновей. В этом же году повесть «Полковнику никто не пишет» была напечатана в малоизвестном мексиканском журнале «Мито». В 1959 году Маркес стал корреспондентом кубинского правительственного агентства новостей «Пренса Латина» — много разъезжает, работает в Боготе, на Кубе, в США.
Наибольшую известность и коммерческий успех Маркесу принес роман «Сто лет одиночества» (1967), опубликованный впервые в Буэнос-Айресе. Окончательно замысел романа сложился в январе 1965 года. После чего писатель на 18 месяцев заперся в кабинете, продав машину и переложив все заботы по обеспечению семьи на жену.
Что же могло побудить Гарсиа Маркеса в далекий вечер где-то между Акапулько и Мехико, открыть шкатулку с демонами и вручить им себя с тем, чтобы они вовлекли его в одну из самых безумных, отчаянных авантюр нашего времени — создание романа “Сто лет одиночества”?
Творчество всегда загадка, и истоки его теряются в темном мире человеческого “я”, куда нам не проникнуть с помощью строгого разума. Нам никогда не узнать, что за таинственная сила, какое тайное желание толкнули Гарсиа Маркеса на это гигантское и рискованное предприятие, целью которого было преобразовать ограниченную в пространстве, конкретную деревню Макондо во вселенную, в мир нескончаемых чудес. Нам, однако, известно, как победила его немыслимая затея, и этого достаточно.
В романе “Сто лет одиночества” читатель сталкивается, прежде всего, с чудесным богатством. Математическая, сдержанная и функциональная проза превратилась в стиль вулканической силы, в могучую искрящуюся реку, способную сообщить движение, изящество, жизнь самым смелым созданиям воображения. Макондо, таким образом, расширяет свои географические, исторические и фантастические пределы до такой степени, какую трудно было предвидеть, читая прежние книги Гарсиа Маркеса. Одновременно духовно и символически достигаются глубина, сложность, разнообразие оттенков и значений, которые превращают Макондо в один из самых обширных и прочных литературных миров среди созданных творцами нашего времени.
Воображение здесь разорвало все путы и скачет закусив удила в лихорадочном и головокружительном галопе, не желая знать никаких запретов, сшибая друг о друга все условности натуралистического реализма, психологического или романтического романа, пока не прочертит в пространстве и времени огненным словесным пунктиром жизнь Макондо от его рождения до смерти, не минуя ни один из пластов или уровней реальности, в которую она вписана: индивидуальный и коллективный, легендарный и исторический, социальный и психологический, бытовой и лирический.
Необузданная фантазия Гарсиа Маркеса, его галоп по царству безумия, все галлюцинации и выдумки не приводят его к построению воздушных замков, беспочвенных миражей в специфической временной и конкретной зоне действительности. Главное величие его книги состоит именно в том, что все в ней: действие и фон, символы и колдовство, предзнаменования и мифы — глубоко уходит корнями в реальность Латинской Америки, ею питается и в преобразованном виде отражает ее точно и беспощадно.
Сюжетным и композиционным стержнем романа является история шести поколений семьи Буэндиа, живущей в уже знакомом по предыдущим произведениям городке Макондо. Описывая эксцентрические события из жизни шести поколений Буандиа, автор показывает, как из жизнерадостных первооткрывателей они превращаются в выродившихся невротиков, из последних сил влачащих на земле свое существование. В истории рода Буандиа усматривают аналогию с расцветом, развитием и кризисом индивидуализма, лежащего в основе современной культуры. Одиночество, о котором так часто идет речь в произведениях Маркеса, и есть тот финал, который ожидает человека на этом пути.
История рода, возраст которого более ста лет, оказывается зашифрованной в мельчайших подробностях в манускриптах волшебника-цыгана Мелькиадеса. В них предсказана гибель последнего потомка семьи Буэндиа в момент, когда будут расшифрованы записи. Книга неразгаданных предсказаний хранится в семье еще со времен ее родоначальника — авантюриста Хосе Аркадио Буэндиа Первого. Через сто лет древнюю рукопись прочитывает Аурелиано Буэндиа Последний. Его вместе с Макондо уничтожает чудовищный ураган. Так гибнет крепкий когда-то род Буэндиа от постепенно нарастающего в романе отчуждения, разобщенности и одиночества.
Круговорот в семье Буэндиа, бессмысленное топтание на месте при неумолимом продвижении к трагическому финалу и даже постоянная повторяемость одних и тех же имен при все новых их комбинациях («Ведь карты и собственный опыт открыли ей, что история этой семьи представляет собой цепь неминуемых повторений, вращающееся колесо, которое продолжало бы крутиться до бесконечности, если бы не все увеличивающийся и необратимый износ оси») — все это возвращает нас к мудрости Экклезиаста. Самое поразительное в приведенных выше словах Пилар Тернеры — то, что в них вскрыт общий закон «слоистости мифов», их предрасположенности к повторениям, но не буквальным, при почти бесконечном числе слоев. С другой стороны Атлантики примерно в то же время тот же закон почти теми же словами сформулировал Клод Леви-Строс: «Миф будет развиваться как бы по спирали, пока не истощится интеллектуальный импульс, породивший этот миф».
Будучи во многом традиционным, роман в то же время производит неизгладимое впечатление свежести и новизны. Не поддается общепринятым определениям его жанр. Его можно считать и семейной хроникой, и исторической эпопеей, и развернутой притчей, и реалистической сказкой, и гениальной пародией на всю предшествующую литературу от Библии и рыцарских романов до модернистской прозы наших дней. Гарсиа Маркес обновил жанр романа, слив в едином произведении самые исконные, во многом забытые литературные традиции ренессансной прозы с современным мироощущением.
Одним из основных организующих начал книги является раблезианский юмор, народно-смеховая стихия, которая позволяет писателю бесстрашно исследовать действительность, пересоздавая в пародийном ключе громадный исторический и фольклорный материал.
Главная заслуга Гарсиа Маркеса состоит в том, что на примере одной семьи писатель создает очень выразительный образ не только Колумбии, но и всей Латинской Америки от эпохи первоначальной колонизации до наших дней. Это достигается во многом благодаря новаторскому использованию категории времени. Повествовательное время, с одной стороны, в начале романа спрессовано и остановлено (события XIX в. сплавлены с событиями XVI в.). С другой стороны, по мере развития сюжета движение времени и событий постепенно ускоряется, «раскручивается» и вместе с вырождением семьи приводит к катастрофе.
Вырождение отождествляется с нарастающим одиночеством персонажей, живущих в несовпадающих измерениях. Оно становится симптомом отчуждения личности. Но роман, несмотря на апокалиптический конец, всем своим пафосом обращен к будущему. Это роман-предупреждение о катастрофе, которая может постигнуть людей, если антигуманные силы одержат победу.
Произведение Маркеса – это предостережение от страстей, чрезмерностей, утопии, иллюзий, и в то же время восхищение человеческой способностью к ним, рассказ о них с улыбкой и любовью. Вряд ли случайна эта, казалось бы, нелогичность человеческой и писательской позиции. Буйство страстей сродни чувству красок, запахов, чрезмерностей латиноамериканской природы, окружавшей Гарсиа Маркеса с детства.
Творчество Гарсиа Маркеса — это рассказ о страстях человеческих, (воля к власти, воля к любви, воля к смерти, воля к одиночеству), об их пагубности, их всесилии и красоте. На последних страницах «Ста лет одиночества» сквозь призму семейных воспоминаний последних отпрысков семьи Буэндиа подводится своеобразный итог рода: «Они слышали, как Урсула ведет битву с законами творения, чтобы сохранить свой род, как Хосе Аркадио Буэндиа ищет бесплодную истину великих открытий, как Фернанда читает молитвы, как разочарования, войны и золотые рыбки доводят полковника Аурелиано Буэндиа до скотского состояния, как Аурелиано Второй погибает от одиночества в разгар веселых пирушек, и поняли, что главная неодолимая страсть человека одерживает верх над смертью, и снова почувствовали себя счастливыми, уверившись, что они будут продолжать любить друг друга и тогда, когда станут призраками, еще долго после того, как иные виды будущих живых существ отвоюют у насекомых тот жалкий рай, которые скоро насекомые отвоюют у людей».
Грандиозный успех романа объясняется удивительно гармоничным сочетанием новизны и традиционности формы и содержания, широтой поднимаемых проблем, простотой и естественностью языка.
Роман вызвал, по словам перуанского поэта Варгаса Льосы, «литературное землетрясение» — первые тиражи расходились за считанные недели. Его почти сразу перевели на основные европейские языки (на русский в 1970), он был признан шедевром латиноамериканской прозы, положившим начало направлению под названием «магический реализм». Несомненно, этот термин возник не после выхода в свет стихов Хорхе Луиса Борхеса, а именно после «Ста лет одиночества».
Основные черты направления — точная, «реалистическая» детализация в описании эксцентрических характеров и сверхъестественных событий. Маркес признавался, что решился «разрушить демаркационную линию между тем, что казалось реальным, и тем, что казалось фантастическим, ибо в мире, который я стремился воплотить, этого барьера не существовало». Для его героев «христианская мораль», «республиканские традиции», «валютный голод», «общественный прогресс» суть такие же порождения современного магического сознания как вера в духов, колдунов и порчу у их предков. Роман был награжден многочисленными премиями, писатель стал почетным доктором Колумбийского университета в Нью-Йорке и переехал в Барселону.
В 1974 Маркес основал в Боготе левую газету «Альтернатива» и с 1975 по 1981, пока у власти находился чилийский диктатор Пиночет, занимался политической журналистикой.
В 1975 году Маркес пишет роман «Осень патриарха» — роман о власти, точнее — об одиночестве абсолютной власти. Диктаторская тема — одна из наиболее распространенных в латиноамериканской литературе. Помимо знаменитого романа Астуриаса «Сеньор Президент» (1946) она стала основной в таких широко известных произведениях, как «Великий Бурундун Бурунда умер» (1952) колумбийца Хорхе Саламеа, «Я, верховный» (1974) парагвайца Роа Бастоса, «Превратности метода» (1974) кубинца Алехо Карпентьера. Образ центрального персонажа романа строится Маркесом на гиперболе и гротеске. Героя зовут то Закариасом, то Никонором Альварадо, то просто Генералом Вселенной, Настоящим Мужчиной. Диктатор-патриарх умирает, приближаясь к двумстам годам (!) после неоднократных воскресений. Облик у него — получудовища-получеловека. В молодости он якобы общался с самим Христофором Колумбом, а в старости — с послами США.
При всей собирательности образа, составленного из фактов, связанных с биографиями многих латиноамериканских диктаторов, главным прототипом для романа послужил венесуэльский диктатор Хуан Гомес, который был личностью настолько яркой, что венесуэльцы не могли устоять перед искушением и реабилитировали его как выдающегося венесуэльца.
Карибский колорит конкретных деталей изображенной в романе действительности подчеркивается автором особо. Для Гарсиа Маркеса — это зона «фантастической реальности», место, где могут происходить самые невероятные вещи.
Не случайно вся литература «магического реализма», представленная его родоначальниками Астуриасом и Карпентьером, впервые зародилась в карибских странах с их причудливым смешением рас, цивилизаций и верований. Отсюда и другое качество романа — поэтический стиль, позволяющий назвать «Осень патриарха» романом-поэмой.
Пожалуй, «Осень патриарха» — самый рациональный роман у Маркеса, а самое иррациональное произведение – «Глаза голубой собаки» (1950). И если в первом он рассматривает феномен человеческого одиночества, возведенное в степень всевластия, то во втором – человек уже не властен над своими чувствами, над своими снами и живет параллельной жизнью – во сне. «Глаза голубой собаки» всего лишь пароль в общность человеческих снов. И диктатор, живописно описанный Маркесом в «Осени патриарха» восклицает «Родина, самая прекрасная выдумка». Говорит он вслух и адресует своей матери, но он уже не хочет, что бы она ему ответила, ибо родина для него всего лишь средство, всего лишь возможность принять других диктаторов, всего лишь неограниченная возможность делать все, даже устроить травлю своего народа, даже продать за долги море и после этого закапывать мед в глаза.
В 1982 Маркес становится лауреатом Нобелевской премии по литературе «за романы и рассказы, в которых фантазия и реальность, совмещаясь, отражают жизнь и конфликты целого континента». «В произведениях Гарсиа Маркеса народная культура… испанское барокко… влияние европейского сюрреализма и других модернистских течений представляют утонченную и жизнеутверждающую смесь. …Гарсиа Маркес не скрывает своих политических симпатий, он стоит на стороне слабых и обездоленных, против угнетения и экономической эксплуатации» (из речи представителя Шведской Академии Ларса Йюлленстена).
В ответной речи Маркес подчеркнул, что писатель несет ответственность за «создание утопии, где никто не сможет решать за других, как им умирать, где любовь будет подлинной, а счастье — возможным, и где народы, обреченные на сто лет одиночества, обретут в конце концов право на жизнь».
В романе Маркеса «Любовь во время чумы» (1985) средства коммуникации играют одну из центральных ролей. Флоринтино Ариса сначала служит на телеграфе, а потом на судоходной компании. В сущности, их последнее плаванье: это любовь – болезнь хуже чумы, именно ее не пускают с борта корабля на грешную землю. Видимо, автор видит определенный алгоритм в жизни своих героев. Эта некая иррациональность связана с нарушением любых догматов норм человеческой жизни. Инцестный брак породил род одиночества, любовь, которая может заразить собой весь континент – опасны для общества, они могут взорвать это общество изнутри, общество, которое не смогло раскачаться для дальнейшего развития. Поэтому инородные тела должны удалиться из этой жизни, бросить все на произвол судьбы, ибо сама судьба потеряла интерес к окружающему.
В 2002 году вышел 1-й том мемуаров «Жить, чтобы рассказывать об этом», 2004 году — роман «Воспоминания о моих грустных подругах». В 2004 году писатель, ранее отказывавшийся сотрудничать с Голливудом, продал право на экранизацию своей книги «Любовь во время чумы».
Многие критики отмечают влияние на творчество Гарсиа Маркеса писателей Франца Кафки, Джона Дос Пассоса, Вирджинии Вульф, Альбера Камю, Эрнеста Хемингуэя и особенно Уильяма Фолкнера: «сказочный мир Макондо — это во многом графство Йокнапатофа, перенесенное в колумбийские джунгли» (Салман Рушди). Маркес виртуозно преломляет их приемы и художественный опыт в собственном творчестве, в котором отчетливо проступают экзистенциальные мотивы — одиночество, переживаемое как «заброшенность в мир», стремление противостоять ему, сохраняя чувство собственного достоинства или погрузившись в магию повседневности.
В произведениях Маркеса — «этих фантастических созданиях магии, метафоры и мифа» (по словам американского критика У. Макферсона), отразились основные конфликты нашего времени и напряженный поиск возможных способов их разрешения.
Отделить рациональное от иррационального в творчестве Габриэля Гарсия Маркеса практически невозможно. Кажется, что все его тексты создают особую Вселенную, в которой правят свои законы и нормы. Но одновременно они и являются теми текстами Мелькиадеса, расшифровка которых приведет к концу света. И тут каждый решает сам для себя готов ли он разрушить отдельный мир – себя, расшифровав последние строчки и понять, что «все в них записанное никогда и ни за что больше не повторится, ибо тем родам человеческим, которые обречены на сто лет одиночества, не суждено появиться на земле дважды»…

 

Использованная литература:

1. Варгас Льоса М. Амадис в Америке // Писатели Латинской Америки о литературе.
2. Гарсиа Маркес Г., Варгас Льоса М. Писатели Латинской Америки о литературе. М., 1982.
3. Голосовкер Я. Э. Логика мифа. М., 1987.
4. Дьяконов И. М Архаические мифы Востока и Запада. М., 1990.
5. Земсков В. Б. Габриэль Гарсиа Маркес. М., 1986.
6. Ильин В. Н. Шесть дней творения. Париж, 1991.
7. Кутейщикова В., Осповат Л. Новый латиноамериканский роман. М, 1983.
8. Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1983.
9. Пропп В. Я. Фольклор и действительность. М., 1976.
10. Фрэзер Д. Д. Фольклор в Новом Завете. М., 1985.

Михаил Михайлович Щербатов (22 июля 1733 год — 12 декабря 1790 год) — видный государственный деятель, историк, публицист и философ. Он принадлежал к числу наиболее заметных и колоритных фигур в лагере русских консерваторов второй половины восемнадцатого века. Убежденный защитник крупной земельной собственности, апологет крепостного права, он даже идеал просвещенной монархии почитал за «вольномыслие», желая ограничить самодержавие властью аристократического дворянства. Щербатов оставил заметный след в русской культуре как историк: все мысли и чаяния его были обращены к прошлому, в допетровскую Русь, когда, по его мнению, сословные барьеры четко разделяли смерда и господина, худородного и боярина. В этом плане, он был тем мыслителем, который сочетал свой консерватизм (особенно характерный для него в поздний период его жизни) с принадлежностью к масонству (в большей степени ранний период жизни) с определённой оппозиционностью к самодержавию.

Князь Щербатов  — один из замечательных людей екатерининской эпохи — получил хорошее домашнее образование, знал историю, философию, литературу, медицину; собрал к концу жизни библиотеку, насчитывавшую пятнадцать тысяч томов. Как и все образованные люди того времени, он знал французский язык, но помимо этого, также овладел немецким, итальянским и другими языками.

Будущий сенатор родился в богатой дворянской семье, принадлежавшей древнейшему княжескому роду, который имел в числе своих предков Рюрика. Получив домашнее образование, семнадцати лет от роду Щербатов был записан в лейб-гвардии Семеновский полк, в котором дослужился до капитанского чина. В 1767 году, будучи уже на гражданской службе, как депутат от ярославского дворянства участвовал в работе Уложенной комиссии. Его гневные речи против «либерально» настроенных депутатов, содержащие развернутые аргументы в защиту незыблемости крепостного права, привилегий и прав дворянства, стали широко известны в придворных кругах.

Он высказывался за отмену положения Табели о рангах и за расширение прав российского дворянства. Однако он отнюдь не был чисто «дворянским» идеологом, заботившимся, как склонны были думать некоторые советские исследователи, только о своих «узкосословных» интересах. В отношении приписных крестьян, принадлежащих купцам и работающих у них на фабриках, он полагал необходимым, переписав, оставить на своих местах, но больше покупать не разрешать. Что касается тех крестьян, которые числились при фабриках, то он предлагал сделать их вольными, давая вольность в награду за добрые нравы и за лучшее знание искусства. Щербатов выступал за сохранение крепостного права, мотивируя это тем, что крестьяне, будучи необразованными, не смогут распорядиться предоставленной им свободой. Щербатов полагал, что проблемы, связанные с крепостничеством могут быть решены, но не путем его уничтожения, а благодаря изменению отношения к крестьянам со стороны помещиков.

В том же 1767 году, после официального представления Екатерине II, Щербатов получает доступ в патриаршую и типографическую библиотеки, в которых были собраны списки летописей еще по указу Петра I, имея «высочайшее повеление» написать историю России. Неутомимо работая над многотомной «Историей Российской от древнейших времен», Щербатов сделал шаг вперед по сравнению со своим предшественником – В. Н. Татищевым. Он расширил круг летописных источников и архивных материалов, был более осторожен и корректен в работе с ними. Эта деятельность Щербатова приобрела большую известность. Его «История Российская от древнейших времен» по сей день сохраняет большое значение для истории исторической науки.

С именем князя Щербатова связано становление в России научной, философской и общественной мысли. Будучи человеком, хорошо образованным и весьма активным, он внес вклад в развитие самых разных сторон жизни государства. Поначалу он был знаменит как  историограф. Несколько позже, благодаря публикациям новых документов, Щербатов стал известен исследователям как литератор, философ, экономист и публицист. Между тем для своих современников Михаил Михайлович был, прежде всего, государственным деятелем.

Начав свою служебную карьеру в 1746 году солдатом лейб-гвардии Семеновского полка, Щербатов М.М., как и многие дворяне, состоявшие на военной службе, сразу же после объявления манифеста 1762 года вышел в отставку. Однако, отмена обязательной службы дворян в армии «не освобождала от чувства гражданской ответственности»[1]. У Щербатова это чувство было развито достаточно сильно: уже через некоторое время он вновь идет служить, но не в военную, а в «статскую» службу и остается на ней до конца своей жизни. Причем, надо заметить, всему, чего Щербатов М.М. достиг за двадцать лет службы, он был обязан не каким-либо родственным связям (его отец и старший брат умерли задолго до вступления на престол Екатерины II, а другие близкие родственники не занимали сколько-нибудь влиятельных должностей) или покровительству влиятельных особ, а исключительно своим способностям.

Государственная деятельность играла в жизни Щербатова М.М., как и в жизни большинства представителей высшей знати того времени, важную роль. Часто занимая одновременно две-три должности в различных учреждениях (что было обычной практикой среди государственных деятелей), он тратил на работу большую часть времени и сил, воспринимая ее как долг каждого честного дворянина, свой личный долг, «основную обязанность… перед обществом»[2].

Карьеру государственного деятеля Михаил Михайлович начал одним из пятисот семидесяти двух депутатов Уложенной комиссии, очень скоро обратив на себя внимание императрицы. Щербатов принимал участие в обсуждении практически всех вопросов на заседаниях Большого собрания, а затем стал одним из самых заметных членов Частной комиссии о среднем роде людей. Почти в то же время, в Комиссии о коммерции он занимался вопросами внутренней и внешней торговли, а также созданием учебных заведений для купеческих детей. В 1768 году он получил должность историографа. Назначение герольдмейстером Сената подало повод к написанию им нескольких инструкций по упорядочению деятельности этого учреждения, как в столицах, так и в провинции. Через год, в рамках работы образованного Екатериной Медального комитета, Щербатов написал сорок три исторических комментария к медалям, посвященным различным событиям времен правления Петра I (эти уникальные источники, свидетельствующие об отношении Щербатова историка к преобразованиям начала столетия, практически неизвестны исследователям). Принимая в 1778 г. руководство Камер-коллегией, он, по возможности, привел в порядок ее дела ко времени закрытия этого учреждения. Наконец, будучи сенатором, Михаил Михайлович, совместно с коллегами, инспектировал работу местных учреждений Ярославской, Костромской и Владимирской губерний, преобразованных в результате реформы 1775 года.

Занимая эти должности, он принимал непосредственное участие в разработке, а часто — сам был автором таких важных законопроектов второй половины XVIII в. как «Проект прав для среднего рода людей», «Проект училища для купечества», «Общий Тариф», «Инструкция герольдмейстеру» и других. Опыт, широкие познания и образованность М.М. Щербатова оказались востребованы в самых разных сферах государственного управления.

В его публицистике этого периода обсуждаются вопросы дворянского самоуправления, обосновывается необходимость организации армии по принципу военных поселений. Щербатов пишет первые шесть разделов энциклопедического труда «Статистика в рассуждении России», в котором намечается программа комплексного описания географического положения, экономики, народонаселения, государственного устройства, культуры и внешней политики Российской Империи.

Князь Щербатов был не только государственным мужем, но являлся и историком, философом, литератором, публицистом. Наиболее известными его трудами помимо российской истории были: «О повреждении нравов в России», «Путешествие в землю Офирскую», «О Турецкой войне», «Краткая повесть о бывших в России самозванцах» и другие.

Щербатов М.М. интересовался политическими, философскими, экономическими вопросами. Тайный «охулитель» политики Екатерины II и нравов, царящих при дворе, он умело скрывал свою дворянско-аристократическую оппозиционность и чересчур суровый для того времени нравственный ригоризм.

Общественно-политическая и нравственная позиция Щербатова наиболее полно выражена в его острокритическом сочинении «О повреждении нравов в России». Написанное около 1787 года «втайне» для узкого круга единомышленников и «в назидание потомству», оно было впервые и полностью опубликовано в России лишь в 1896 – 1898 годах. В 1857 г. А. И. Герцен в предисловии к лондонскому изданию памфлета М. М. Щербатова «О повреждении нравов в России» и «Путешествия из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева рассматривал их как выразителей двух диаметрально противоположных точек зрения на развитие страны: «Печальные часовые у двух разных дверей, они, как Янус, глядят в противоположные стороны. Щербатов, отворачиваясь от распутного дворца сего времени, смотрит в ту дверь, в которую взошел Петр I, и за нею видит чинную, чванную Русь московскую…»[3].

Определённая ностальгия по прошлому во многом определяла то плохо скрываемое раздражение, с которым Щербатов взирал “окрест себя” на разрушение и гибель прежних ценностей, регламентаций, всего стиля старорусской жизни, стремительно уходящего в прошлое и в период правления Екатерины II. Хотя  Михаил Михайлович стоял  на   реакционных позициях, но проведенный им строгий разбор  дворцового  разврата  был так ярок, что книга «О повреждении нравов в России» выглядела как обвинение не  только  Екатерины II и  ее окружения,  но  и  всего   самодержавно-крепостнического   строя.

В начале своего произведения Щербатов М.М. пишет: «Взирая на нынешнее состояние отечества моего с таковым оком, каковое может иметь человек, воспитанный по строгим древним правилам, у коего страсти уже летами в ослабление пришли, а довольное испытание подало потребное просвещение, дабы судить о вещах, не могу я не удивиться, в коль краткое время повредилиса повсюдно нравы в России. Воистину могу я сказать, что естли, вступя позже других народов в путь просвещения, и нам ничего не оставалось более, как благоразумно последовать стезям прежде просвещенных народов; мы подлинно в людскости и в некоторых других вещах, можно сказать, удивительные имели успехи и исполинскими шагами шествовали к поправлению наших внешностей, но тогда же гораздо с вящей скоростию бежали к повреждению наших нравов и достигли даже до того, что вера и божественный закон в сердцах наших истребились, тайны божественные в презрение впали. Гражданские узаконении презираемы стали»[4].

Щербатов М.М. в своем сочинении хотел показать, что привело к повреждению российских нравственных устоев, раскрыть причины упадка нравственности в нашей стране. Именно в этом он видел цель данной работы: «Толь совершенное истребление всех благих нравов, грозящее падением государству, конечно должно какие основательные причины иметь, которые во первых я подщуса открыть, а потом показать и самую историю, как нравы час от часу повреждались, даже как дошли до настоящей развратности»[5].

Лейтмотивом этого труда является мысль о том, что вступление страны на путь «благодетельного просвещения» и сближения с Западной Европой привело к драматическим коллизиям во всех областях общественной жизни.  Причину “повреждения нравов” Щербатов видит в европеизации России, осуществленной Петром I и последующими правителями: «Петр Великий, подражая чужестранным народам, нетокмо тщился ввести познание наук, искусств и ремесл, военное порядочное устроение, торговлю и приличнейшия узаконения в свое государство, также старался ввести и таковую людцкость, сообщение и великолепие, в коем ему сперва Лефорт натвердил, а потом которое и сам он усмотрел. Среди нужных установленей законодательства, учреждения войск и артиллерии, не меньше он прилегал намерение являющиеся ему грубые древния нравы смягчить. Повелел он бороды брить, отменил старинные русские одеяния и вместо длинных платьев заставил мужчин немецкие кафтаны носить, а женщин вместо телогреи — бостроги, юбки, шлафроки и самары, вместо подколков — фантанжами и корнетами голову украшать. Учредил разные собрания, где женщины, до сего отделенные от сообщения мужчин, вместе с ними при веселиях присутствовали. Приятно было женскому полу, бывшему почти до сего невольницами в домах своих, пользоваться всеми удовольствиями общества, украшать себя одеяниями и уборами, умножающими красоту лица их и оказующими их хороший стан; не малое же им удовольствие учинило, что могли прежде видеть, с кем на век должны совокупиться, и что лица женихов их и мужей уже не покрыты стали колючими бородами. А с другой стороны, приятно было младым и незаматерелым в древних обычаях людям вольное обхождение с женским полом, и что могут наперед видеть и познать своих невест, на которых прежде, поверяя взору родителей их, женивались»[6].

Поэтому, по мнению Щербатова, «исчезла твердость, справедливость, благородство, умеренность, родство, дружба, приятство, привязанность к божию и к гражданскому закону, и любовь к отечеству; а места сии начинали занимать презрение божественных и человеческих должностей, зависть, честолюбие, сребролюбие, пышность, уклонность, раболепность и лесть, чем каждый мнил свое состояние сделать и удовольствовать свои хотении»[7].

Михаил Михайлович писал о том, что помимо несомненных преимуществ, которые получила Россия в результате петровских преобразований, наша страна приобрела и те пороки, которые были свойственны западноевропейской цивилизации: «И тако, хотя Россия чрез труды и попечения сего государя приобрела знаемость в Европе и вес в делах, войски ее стали порядочным образом учрежденны, и флоты Белое и Балтийское море покрыли, коими силами победила давных своих неприятелей и прежних победителей, поляков и шведов, приобрела знатные области и морские пристанищи. Науки и художествы, и ремеслы в ней стали процветать, торговля начала ее обогащать, и преобразовались россиане из бородатых в гладкие, из долгополых в короткополые, стали сообщительное, и позорищи благонравные известны им учинились. Но тогда же искреннея привязанность к вере стала исчезать, таинства стали впадать в презрение, твердость уменьшилась, уступая место нагло стремящейся лести, роскошь и сластолюбие положили основание своей власти, а сим побуждено и корыстолюбие к разрушению законов и ко вреду граждан начало проникать в судебные места»[8]. Хотя Щербатов признает, что России нужно было идти по пути, который уже прошли более просвещенные народы, однако, это следовало делать, по его мнению, более благоразумно и осмотрительно.

Назревшие перемены в русском обществе сопровождались подрывом его религиозно-нравственных устоев. Искоренение суеверия при отсутствии просвещенности в народной массе вызвало, по словам Щербатова, утрату и самой веры: «Похвально есть, что Петр Великий хотел истребить суеверии в законе, ибо в самом деле, не почтение есть богу и закону суеверие, но паче ругание. Ибо приписывать богу неприличные ему деянии, сие есть богохулить. В России бороду образом божиим почитали, и за грех считали ее брить, а чрез сие впадали в ересь антропоморфитов. Чудеса, без нужды учиненные, явленные образы, редко доказанные, повсюду прославляли, привлекали суеверное богомолие и делали доходы развратным священнослужителям. Все сие Петр Великий тщился отвратить; указами повелел брить бороды, а духовным регламентом положил преграду ложным чудесам и явлениям, равно как и неблагопристойным сборам при поставленных на распутиях образах. Зная, что закон божий есть к сохранению рода человеческого, а не ко истреблению его без нужды, благословением от синода и от вселенских патриархов учинил позволенно есть мясо в посты в нужде… Но когда он сие учинил, тогда, когда народ еще был непросвещен, и тако, отнимая суеверии у непросвещенного народа, он самую веру к божественному закону отнимал… Так урезание суеверий и на самые основательные части веры вред произвело, уменьшились суеверия, но уменьшилась и вера. Исчезла рабская боязнь ада, но исчезла и любовь к богу и к святому его закону»[9]. В результате, по мнению князя, нравы, «потеряв сию подпору, в разврат стали приходить»[10].

Стали рушится семья, исчезают понятия долга, чести, нет верности отечеству и государю, утверждается индивидуализм и алчность: «Несть ни почтения от чад к родителям, которые не стыдятся открытно их воли противуборствовать и осмеивать их старого века поступок. Несть ни родительской любви к их исчадию, которые, яко иго с плеч слагая, с радостию отдают воспитывать чуждым детей своих… Несть искренней любви между супругов, которые часто друг другу, хладно терпя взаимственныя прелюбодеяния… Несть родственнические связи, ибо имя родов своих ни за что почитают, но каждый живет для себя. Несть дружбы, ибо каждый жертвует другом для пользы своя; несть верности к государю, ибо главное стремление почта всех обманывать своего государя, дабы от него получать чины и прибыточные награждения; несть любви к отечеству, ибо почти все служат более для пользы своей, нежели для пользы отечества; и наконец несть твердости духу, дабы не токмо истину пред монархом сказать, но ниже временщику в беззаконном и зловредном его намерении попротивиться»[11].

Во дворянстве «заслуги и выслуги» стали более почтенны, чем «роды», а процветающие в нем обман, лесть, фаворитизм порождались деспотизмом и укрепляли его: «Разрушенное местничество (вредное впрочем службе и государству) и не замененной никаким правом знатным родам, истребило мысли благородной гордости во дворянах, ибо стали не роды почтенны, но чины и заслуги и выслуги; и тако каждый стал добиваться чинов, а не всякому удастса прямые услуги учинить, то, за недостатком заслуг, стали стараться выслуживаться, всякими образами льстя и угождая государю и вельможам; а при Петре Великом введенная регулярная служба, в которую вместе с холопями их писали на одной степени их господ в солдаты, и сии первые по выслугам, пристойным их роду людям, доходя до офицерских чинов, учинялиса начальниками господам своим и бивали их палками»[12].

Автор противопоставлял всему этому идиллическую картину обычаев и нравов допетровской Руси: «Тесная связь между родов обуздывала страсти юношей, которые, не токмо быв воспитываемы в совершенном почтении и беспрекословном повиновении к их родителям, обязаны были почитать всех старших своего рода, и в них обретали строгих надзирателей своих поступков, так как защитников во всяком случае»[13].

Он описывал,  как жили в допетровское время на русской земле цари и их приближенные: «Не токмо подданные, но и самые государи наши жизнь вели весьма простую, дворцы их были не обширны, яко свидетельствуют оставшийся древний здания… Самые дворцы сии больших украшений не имели, ибо стены были голые, и скамьи стояли покрыты кармазинным сукном… Кроватей с занавесами не знали, но спали без занавесок… Стол государев соответствовал сей простоте…, тогда государи кушивали на олове… Кушанье их сходственно с тем же было, хотя блюда были многочисленны, но, они все состояли из простых вещей… Корет же не токмо не знали, но и воображения о них не имели… Одежды царския…  были великолепны. В торжественных их одеяниях злато, жемчуг и каменье повсюдова блистали; но обыкновенные одежды, в коих более наблюдали спокойствие, нежели великолепие, были просты»[14].

Питая глубокое уважение к своим государям,  знатные люди на Руси не стремились вести более роскошную жизнь, чем вели их правители. Щербатов М.М. писал об этом так: «Бояре и прочие чиновники по мере их состояния подобную же жизнь вели, стараяса притом, из почтения к царскому сану, никогда и к простому сему великолепию не приближаться. А более всего сохраняло от сластолюбия, что ниже имели понятия о перемене мод, но, что деды нашивали, то и внучаты, не почитаясь староманерными, носили и употребляли»[15].

Благодаря такому простому образу жизни  у людей в то время была возможность жить на свои доходы. В этом Щербатов видел большое благо: «Таковые обычаи чинили, что почти всякой по состоянию своему без нужды мог своими доходами проживать и иметь все нужное»[16].

Князь Щербатов в своем сочинении «О повреждении нравов в России» подчеркивал роль «честных мужей» из среды родовитого дворянства:  «Самые самовластнейшие государи принуждены иногда бывают последовать умоначертанию своего народа, так наши государи и последовали утверждать сии обычаи, не токмо снисходя на прозьбы благородных, но также производя предпочтительно пред другими из знатнейших родов, и мы находим, в роде князей Репниных, что многия из столников, миновав чин околничего, прямо в бояре были жалованы. Преимущество сие, часто и младым людям учиненное, могло бы подать причину подумать, что оное обращалось в обиду другим, но сего не было, ибо не по одним чинам тогда благородных почитали, но и по рождениям их, и тако чины давали токмо должности, а рождение приобретало почтение. В возмездие за такое снисхождение государей получали они, что находили в благородных верных, усердных и твердых слуг»[17].

Щербатов М.М. критиковал массовые злоупотребления, допускаемые властями –  взяточничество, казнокрадство, угодничество: «Грубость нравов уменьшилась, но оставленное ею место лестию и самством наполнилось. Оттуда произошло раболепство, презрение истины, обольщение государя и прочия злы, которые днесь при дворе царствуют, и которые в домах вельможей вогнездились…»[18]. Он подробно описал роскошь, фаворитизм и  произвол, царившие при русском дворе: «Тако сластолюбие повсюду вкоренялось, к разорению домов и к повреждению нравов… Неправосудие чинилось с наглостию, законы стали презираться, и мздоимствы стали явные»[19].  Двору должны были следовать и дворяне, и в  этом князь  видел  причину  разорения  многих  дворянских  родов.

Отсюда Щербатов М.М. приходит к важному заключению: чем больше ослабевает нравственность народа, тем сильней становится деспотизм власти. Правительство вынуждено принимать меры для «спокойствия» страны, а это невозможно без «строгостей» и насилия. Причем, по мнению Щербатова, не жаловавшего правления Екатерины II, «женский пол обыкновенно более склонен к роскошам, нежели мужской»[20]. Но здесь начинает действовать и обратное правило: рост деспотизма вызывает еще большее «расстройство» государства. За примерами ходить Щербатову не приходилось: достаточно было пугачевского бунта.

Язвительная и не всегда справедливая критика Щербатовым в работе «О повреждении нравов в России» практически всех царей и цариц, правивших Россией в XVIII столетии, — это критика аристократа-консерватора, вздыхающего о «золотой» старине и с печалью наблюдающего за падением нравов. Однако это не просто брюзжание старика, но замечания человека умного, тонкого, наблюдательного и, главное, хорошо знакомого с историей. Щербатов не мог не преклоняться перед Петром I, преобразования которого он в целом считал верными, но ему не могли нравиться способы, какими они осуществлялись.

Серьезный критик российского прогресса М. М. Щербатов полушутя, полусерьезно исчисляет в 1770-х годах, «во сколько бы лет при благополучнейших обстоятельствах могла Россия сама собою, без самовластия Петра Великого, дойти до того состояния, в каком она ныне есть в рассуждении просвещения и славы»[21], и выходило, что вместо сорока петровских лет понадобилось бы двести десять лет и страна лишь в 1892 году достигла бы петровских результатов, если б не помешали внешние обстоятельства.

Щербатов, хотя и вздыхавший о прежней, «неразвращенной», допетровской старине, но видевший, что даже эти критические мысли – один из «плодов просвещения». «Могу ли, – восклицает он, – данное мне им (Петром I) просвещение, яко некоторый изменник похищенное оружие, противу давшего мне во вред обратить?»[22]

В конце своего произведения князь Щербатов делает вывод, что только появление на российском престоле образованного, трудолюбивого, добродетельного монарха может спасти страну от дальнейшего упадка нравственности: «Такими степенями достигла Россия до разрушения всех добрых нравов, о каковом при самым начале я помянул. Плачевное состояние, о коем токмо должно просить бога, чтоб лутчим царствованием сие зло истреблено было. А до сего дойтить инако не можно, как тогда, когда мы будем иметь государя, искренно привязанного к закону божию, строгого наблюдателя правосудия, начавших с себя, умеренного в пышности царского престола, награждающего добродетель и ненавидещего пороки, показующего пример трудолюбия и снисхождения на советы умных людей, тверда в предприятиях но без упрямства, мягкосерда и постоянна в дружбе, показующего пример собою своим домашним согласием с своей супругою и гонящего любострастии — щедра без расточимости для своих подданных и искавшего награждать добродетели, качествы и заслуги без всякого пристрастия, умеющего разделить труды, что принадлежит каким учрежденным правительствам, и что государю на себя взять, и наконец, могущего иметь довольно великодушия и любви к отечеству, чтобы составить и предать основательные права государству, и довольно тверда, чтобы их исполнять»[23].

Мировоззрение Щербатова противоречиво и в известной мере эклектично. В своих философско-исторических и общественно-политических взглядах он выявляет себя как представителя консервативной оппозиции идеологии «просвещённого абсолютизма». В то же время его философские воззрения, несмотря на их общую религиозно-идеалистическую ориентацию, содержит немало идей, почёрпнутых главным образом из западноевропейской просветительской мысли.

Идеи М.М. Щербатова представляют собой противоречие, которое характерно для многих русских аристократов XVIII века. Однако, они ценны тем, что являются ярким примером критики тех «обезьяннических» нравов, которые были взяты у Запада. Щербатов и сам был болен многими из этих пороков. Будучи масоном (а тогда масонство многие аристократы рассматривали как игру и развлечение), он в конце жизни разочаровывается в этих идеях. Просветитель и масон Щербатов вдруг начинает жестко критиковать демократию, свободу, равенство, братство, западнизацию России и призывает вернуться к старым традициям допетровской Руси. По сути дела, М.М. Щербатов в своём сочинении «О повреждении нравов в России» обличал не только императриц Елизавету Петровну и Екатерину II, а также все общество, двор и знать, но и свои собственные западнические и масонские идеи и заблуждения.

 

Использованная литература:

1. Артемьева Т. В.  Михаил Щербатов. — СПб: Изд-во СПбГУ, 1994.
2. Дмитриева И.А., Щербатов Михаил Михайлович // Историки России. Биографии. М., РОССПЭН, 2001.
3. Марасинова Е.Н. Психология элиты российского дворянства последней трети XVIII века (По материалам переписки). — М., 1999 г.
4. Уткина Н.Ф. М.М. Щербатов – идеолог российского дворянства // Русская мысль  в век просвещения. М., 1991.
5. Федосов И.А. Из истории русской общественной мысли XVIII столетия. М.М. Щербатов. М., 1967.
6. Шикман А.П. Деятели отечественной истории. Биографический справочник. Москва, 1997.
7. Щербатов М. М.  О повреждении нравов в России. – Москва-Аугсбург, 2001.
8. Эйдельман Н.Я. Грань веков. Политическая борьба в России. Конец XVIII — начало XIX столетия. — Казань, 2004.

---

У каждого времени есть свои загадки. Главной загадкой русской истории XVI века, отбросившей мрачную тень на всё столетие, стала «опричнина» Ивана IV. Она на века затормозила развитие русского общества, утвердила во всей его толще крепостничество и ввергла страну в последующее Смутное время раздоров и самозванцев на российском троне. Трагическое искажение исторической перспективы привело, в свою очередь, к искажению исторической ретроспекции, через которую мы воспринимаем явления и людей того далекого времени, пытаясь разобраться в их поступках и содержании событий, предшествовавших эпохе Ивана IV, и, в определенной мере, ее обусловивших.

Одним из них, ставшим, по существу, поворотным пунктом в дальнейшей судьбе России XVI века, стал развод великого князя Василия III с первой женой, Соломонией Юрьевной Сабуровой, под предлогом отсутствия у нее детей, пострижение ее в монастырь и заключение второго брака с Еленой Глинской, будущей матерью Ивана IV. Безусловный интерес к этим событиям на протяжении последующих столетий определялся не только фактом нарушения канонического права, воспрещавшего второй брак для государя при живой первой жене, но и распространившимся тогда же слухом, что бывшая великая княгиня родила в монастыре сына. Если же вспомнить, что вторая супруга Василия III на протяжении почти четырех первых лет брака тоже не могла родить, и молва приписывала отцовство Ивана IV ее любовнику, князю И.Ф.Овчине Телепневу-Оболенскому, после смерти великого князя расправившемуся с его братьями и отстранившему регентский совет, можно представить, какой клубок интриг, претензий, ущемленных самолюбий, взаимной зависти и ненависти получила Россия в наследство после смерти Елены Глинской и ее фаворита.

Как же рассматривали развод и второй брак Василия III такие известные историографы как Карамзин Н.М., Костомаров Н.И. и Соловьев С.М.?

Бесплодие жены Василия III Соломонии (урожденной Сабуровой) было не столько семейным делом, сколько государственным. Если бы Василий III умер бездетным, ему наследовал бы брат Юрий, а Василий Юрию не доверял. А точнее, он не доверял никому из братьев. Как писал в своей «Истории государства Российского» Карамзин Н.М.: «Василий, кажется, не дозволял им (братьям) жениться, пока не имел детей, чтобы отнять у них всякую мысль о наследовании престола». Соловьев С.М. в своем труде «История России с древнейших времен» приводит такие слова Василия: «Кому по мне царствовать на Русской земле и во всех городах моих и пределах? Братьям отдать? Но они и своих уделов устроить не умеют». Карамзин Н.М. объяснял позицию царя так: «Отец с удовольствием видит наследника в сыне: таков устав природы; но братья не столь близки к сердцу, и Василиевы не оказывали ни великих свойств душевных, ни искренней привязанности к старейшему, более опасаясь его как Государя, нежели любя как единокровного».

Костомаров Н.И. приводит в своей работе «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей» такой случай, описанный в летописи: «Василий, едучи, как говорит летописец, в позолоченной колеснице, окруженный воинами, увидел на дереве птичье гнездо, прослезился и сказал: «Тяжело мне! Кому уподоблюсь я? Ни птицам небесным — они плодовиты, ни зверям земным — и они плодовиты, ни даже водам — и они плодовиты: они играют волнами, в них плещутся рыбы». Взглянул он на землю и сказал: «Господи! И земле я не уподоблюсь: земля приносит плоды свои на всякое время и благословляют они тебя, Господи!»

Потом, как пишет Соловьев С.М., Василий посоветовался с ведущими московскими боярами, ответ их был иносказательный: «Государь князь великий! Неплодную смоковницу посекают и измещут из винограда». Бояре, руководствуясь государственными соображениями, поддержали решение царя развестись с Соломонией и жениться снова.

У Карамзина Н.М. читаем: «Не только придворные угодники, но и ревностные друзья отечества могли советовать Василию, чтобы он развелся с Соломониею, обвиняемою в неплодии, и новым супружеством даровал наследника престолу. Следуя их мнению и желая быть отцем, государь решился на дело жестокое в смысле нравственности: немилосердно отвергнуть от своего ложа невинную, добродетельную супругу, которая двадцать лет жила единственно для его счастия; предать ее в жертву горести, стыду, отчаянию; нарушить святый устав любви и благодарности». У Костомарова Н.И. написано: «Митрополит Даниил, ученик Иосифа Волоцкого, успокоил совесть великого князя, сказав, что возьмет его грех па свою душу. Но тут против него поднялся инок Вассиан Косой, бывший князь Патрикеев. Он смело заявлял, что великий князь хочет совершить беззаконное и бессовестное дело. … Мнение Вассиана стал поддерживать другой духовный, известный Максим Грек».

По мнению Костомарова Н.И., царь решил развестись с первой женой и «повод к этому представлялся государственный: отсутствие прямого законного наследника угрожало смутами государству; но на самом деле Василию приглянулась другая женщина. Соломония уже видела, что государь не любит ее». Как пишет Николай Иванович, это подтверждается тем фактом, что «никакого выбора невесте в то время не было; это показывает, что Василий уже прежде решил жениться на Елене и потому развелся с прежнею женою».

В ноябре 1525 года был объявлен развод великого князя с Соломонией, которую постригли под именем Софьи в Рождественском девичьем монастыре, а потом отослали в Суздальский Покровский монастырь. Соловьев С.М. пишет: «Так как на это дело смотрели с разных точек зрения, то неудивительно, что до нас дошли о нем противоречивые известия: в одних говорится, что развод и пострижение последовали согласно с желанием самой Соломонии, даже по ее просьбе и настоянию; в других, наоборот, пострижение ее представляется делом насилия». Костомаров Н.И. такое положение объясняет следующим образом: «В наших летописях есть известие, будто сама Соломония добровольно согласилась удалиться в монастырь. Но это известие, очевидно ложное, внесено в летопись из страха разгневать государя».

Карамзин Н.М. так описывает пострижение первой жены Василия III: «Чтобы обмануть закон и совесть, предложили Соломонии добровольно отказаться от мира: она не хотела. Тогда употребили насилие: вывели ее из дворца, постригли в Рожественском девичьем монастыре, увезли в Суздаль и там, в женской обители, заключили. Уверяют, что несчастная противилась совершению беззаконного обряда и что сановник Великокняжеский, Иван Шигона, угрожал ей не только словами, но и побоями, действуя именем Государя; что она залилась слезами и, надевая ризу Инокини, торжественно сказала: «Бог видит и отмстит моему гонителю».

«В январе 1526 года, — пишет Костомаров Н.И., — великий князь женился на Елене Глинской, дочери Василия, брата Михаила Глинского, тогда еще сидевшего в тюрьме за попытку бежать в Литву».

Карамзин Н.М. так рассказывает об этом событии: «Разрешив узы своего брака, Василий по уставу церковному не мог вторично быть супругом: чья жена с согласия мужа постригается, тот должен сам отказаться от света. Но Митрополит дал благословение, и Государь чрез два месяца женился на Княжне Елене, дочери Василия Глинского, к изумлению наших Бояр, которые не думали, чтобы род чужеземных изменников удостоился такой чести. … Свадьба была великолепна. Праздновали три дни. Двор блистал необыкновенною пышностию.».

Повторная женитьба Василия III повлекла за собой немало религиозных, политических, династических и психологических изменений. Костомаров Н.И. объясняет эти изменения так: «Новая супруга Василия была совсем другого воспитания и свойств, чем тогдашние русские женщины. Ее отец и дядя были люди западных понятий. Михаил Глинский провел всю юность в Германии и Италии. Без сомнения, Елена усвоила от родных иноземные понятия и обычаи и, вероятно, своими свойствами, представлявшими новизну для великого князя, пленила его. Желание понравиться ей было так велико, что, как говорят, Василий Иванович обрил для нее свою бороду, а это по тогдашним понятиям было большим отклонением от обычаев не только с народной, но и с религиозной точки зрения».

С религиозной и политической точек зрения, Василий порвал со многими близкими ему людьми. Среди этих людей, были духовное светило православного христианства Максим Грек и искатель религиозной правды Вассиан Патрикеев, они, как мы помним, выступили против развода и второго брака царя. Однако боярская дума, как и большинство бояр в целом, продолжала поддерживать общую политику Василия III. Положение боярского совета осталось прежним.

Что же пишут историографы о слухах связанных с Соломонией и упорно ходивших по Москве после второй женитьбы царя?

У Карамзина Н.М. читаем: «Не умолчим здесь о предании любопытном, хотя и не достоверном: носился слух, что Соломония, к ужасу и бесполезному раскаянию Великого Князя, оказалась после беременною, родила сына, дала ему имя Георгия, тайно воспитывала его и не хотела никому показать, говоря: «В свое время он явится в могуществе и славе». Многие считали то за истину, другие за сказку, вымышленную друзьями сей несчастной добродетельной Княгини».

Костомаров Н.И. пишет: «Через некоторое время после бракосочетания в Москве разнесся слух, будто насильно постриженная Соломония беременна. Народу не нравился новый брак Василия, а потому легко выдумалось то, что желалось. Придворные женщины начали об этом поговаривать, но их речи услышал великий князь и одну из них, вдову Траханиота, приказал высечь, а сам между тем послал своих дьяков навести справки. Неизвестно, чем закончилось следствие, но и после того в Москве носились слухи, будто Соломония родила сына Георгия, которого она бережно укрывала, в надежде, что когда он вырастет, то отомстит за свою мать».

Итак, работы историков, касавшиеся развода и второго брака Василия III, опираются на круг весьма, немногочисленных и малословных источников. Стоит заметить, что, продолжая традицию сначала официального российского летописания, а затем и государственной историографии, исследователи, как правило, не заостряли свое внимание на невольно возникающих вопросах, под тем или иным предлогом стараясь уйти от рассмотрения «опасных» тем, удовлетворяясь или повторением традиционных формулировок, или отговариваясь недостаточным количеством фактов для их анализа. Как видим, Карамзин Н.М., Костомаров Н.И. и Соловьев С.М. стояли именно на этих позициях.

 

 

Использованная литература: 

1.      Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Том 2. М., Директ-Медиа, 2010.

2.      Карамзин Н.М. История государства Российского. Том 7. Калуга, 1994.

3.      Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Книга III. 1463-1584. АСТ, Фолио, 2005.
 

 

Поиск наилучших форм организации власти, исследова­ние механизма ее осуществления пронизывают всю историю политической мысли. Зачатки доктрины разделения властей усматриваются уже в трудах выдающихся мыслителей Древней Эллады и Древнего Рима. Среди них можно выделить Аристотеля (384 — 322 гг. до н.э.), Эпикура (ок. 341 — ок. 270 гг. до н.э.), Полибия (ок. 201 — ок. 120 гг. до н.э.). Однако авторство принадлежит, бесспорно, двум мыслителям, ставшим в определенной сте­пени провозвестниками революционных перемен в своих странах: англичанину Джону Локку (1632 — 1704) и французу Шарлю Монтескье (1689 — 1755).

В работах Аристотеля содержатся определенные элементы договорной теории происхождения государства, выводимые из природы человека. По Аристоте­лю, человек — это политическое существо. А из разнообраз­ных видов общения логически выстраивается и его высшая форма — политическое общение. Это последнее и суть госу­дарство. «…Человек по природе своей есть существо полити­ческое, в силу чего даже те люди, которые нисколько не нуждаются во взаимопомощи, безотчетно стремятся к со­вместному жительству»[1]. Аристотель еще весьма далек от принципа разде­ления властей в том виде, как мы его знаем сегодня. Однако его рассуждения о сдерживающих и стабилизирующих элементах, об опасности господства крайностей оказали несомненное вли­яние на последующих мыслителей.

Подобно другим научным идеям и концепциям, теория разделения властей возникла не на пустом месте. Она была подготовлена всем предшествующим социально-политическим развитием и накоплением исторического опыта в организации государственно-правовой жизни и поддержании стабильности в обществе и государстве.

Рассуждая на эту тему, известный государственный деятель России, автор плана либеральных преобразований в стране М.М. Сперанский (1772–1839) писал, что «царства земные имеют свои эпохи величия и упадка, и в каждой эпохе образ правления должен быть соразмерен той степени государственного образования, на коем стоит государство». Каждый раз, подчеркивал автор, «когда образ правления отстает или предваряет сию степень», он «испровергается большим или меньшим потрясениям»[2].

Теория разделения властей не могла возникнуть, а тем более «материализоваться» на той ступени развития государства – «степени государственного образования», которая обычно именуется «восточным деспотизмом» или «европейским абсолютизмом». Ибо власть в этих государственных системах, «издревле разделявших политический мир», неизменно сосредоточивалась лишь в одних руках – восточного деспота, царя, фараона, монарха. Закон в отношении такой власти был совершенно беспомощен.

Деспотическая власть, по словам М. Сперанского, в отношении самого произвольно издаваемого ею закона «не допускала ни меры, ни границ». Что же касается абсолютизма, то отражавшая и реализовавшая его государственная машина «была основана на власти самодержавной, ограничиваемой не законом, но вещественным» или «материальным ее разделением»[3].

Теория разделения властей возникает и начинает «материализовываться» лишь на той стадии развития общества и государства, когда созревают все необходимые предпосылки для активного участия широких слоев общества в социально-политической жизни и политических процессах страны, торжествует хотя бы в формальном плане политический и идеологический плюрализм; среди интеллектуальных слоев общества идет усиленный поиск путей и средств создания надежных гарантий прав и свобод подданных или граждан; предпринимаются попытки ограждения их, а вместе с ними всего общества и государства от возможной узурпации всей государственной власти как со стороны отдельных лиц, так и со стороны отдельных органов государства.

Именно в такой период, в конце XVII века, в период так называемой «славной революции» в Англии, и в середине XVIII века, в период нарастания революционных настроений во Франции, усилиями Дж. Локка и Ш. Монтескье разрабатываются основные положения, закладывается фундамент и создается каркас здания под названием «теория разделения властей».

При рассмотрении процесса формирования теории разделения властей в научной литературе обычно выделяют три фазы. Во-первых, это создание такого мировоззренческого фона и такой обстановки, в которых стало возможным появление концепции разделения властей, оформление составляющих ее элементов. Во-вторых, это создание собственно концепции, оформление ее отдельных частей и гармоничное соединение их воедино. И, в-третьих, это внесение первых корректировок, появившихся в результате накопления практического опыта по претворению основных положений теории разделения властей в жизнь.

Длительность по времени этих фаз, по мнению ученых, далеко не одинакова. Первая фаза охватывает период с XVI века до второй половины XVII века. Вторая, основная фаза – со второй половины XVII века до середины XVIII века. И третья, завершающая фаза охватывает период с середины XVIII века и до середины XIX века.

С точки зрения социально-экономического и государственно-правового развития это были во многом весьма разнородные периоды. Однако с точки зрения становления концепции разделения властей, все эти процессы могут быть объединены «в рамках процесса развития одной мировой цивилизации». А именно той, которая заняла господствующее положение в Центральной и Западной Европе, а затем распространилась и на Северную Америку. «Политическая культура, составной частью которой стала концепция разделения властей, была порождением именно этой цивилизации»[4].

Дж. Локк, будучи сторонником теории естественного права, общественного договора, неотчуждаемости естественных прав и свобод личности, наконец, идеологом социального компромисса и защитником идей либерализма, не без оснований рассматривал разрабатываемый им принцип, или теорию, разделения властей как один из способов достижения сложившихся в его миропонимании целей и решения ряда социально-политических задач.

Представляя государство как совокупность людей, объединившихся в одно целое под эгидой ими же установленного общего закона и создавших судебную инстанцию, правомочную улаживать конфликты между ними, Дж. Локк считал, что только такой институт, как государство, а не какой бы то ни было иной – носитель публичной (политической) власти, способен защитить права и свободы граждан, гарантировать их участие в общественно-политической жизни, добиться «главной и великой цели» – сохранения собственности, ради которой люди объединяются в политическое сообщество.

Однако успешное выполнение этой сложной и весьма многогранной миссии со стороны государства непременно требует, согласно воззрениям знаменитого философа, четкого разделения его публично-правовых полномочий на уравновешивающие друг друга составные части и соответственно наделения ими различных государственных органов, «сдерживающих» друг друга от чрезмерных властных притязаний.

В соответствии с этим видением вопроса полномочия принимать законы (законодательная власть) возлагаются на парламент, а полномочия осуществлять их (исполнительная власть) – на монарха и правительство (кабинет министров). Все виды публично-властной деятельности и реализующие их государственные органы располагаются в иерархическом порядке. Верховной властью объявляется законодательная власть. Все иные ветви власти подчиняются ей, но вместе с тем оказывают на нее активное воздействие.

Отстаивая данный способ организации власти и распределения ее между различными государственными органами, Дж. Локк активно выступал против концепции абсолютизации и неограниченности власти. Абсолютная монархия, писал в связи с этим автор, которую некоторые считают «единственной формой правления в мире», на самом деле «несовместима с гражданским обществом и, следовательно, не может быть формой гражданского правления»[5]. Дело в том, пояснял ученый, что поскольку она сама не подчиняется закону, то, следовательно, она не может обеспечить подчинение ему и других властей и лиц. Такая власть не способна также гарантировать и естественную свободу человека.

Последняя заключается в том, что человек по природе своей полностью свободен «от какой бы то ни было стоящей выше его власти на земле и не подчиняется власти другого человека, но руководствуется только законом природы»[6]. В отличие от естественной свободы, «свобода человека в обществе» состоит в том, что он не подчиняется никакой другой «законодательной власти, кроме той, которая установлена по согласию в государстве, и не находится в подчинении чьей-либо воле и не ограничен каким-либо законом, за исключением тех, которые будут установлены этим законодательным органом в соответствии с оказанным ему доверием»[7].

Согласно философским и политическим воззрениям Дж. Локка, если абсолютная монархия, построенная на тирании и беззаконии, находится в глубоком противоречии с природой человека и общественным договором, то публичная политическая власть, построенная на основе принципа разделения властей, изначально соответствует естественной природе людей.

Обосновывая данный тезис, автор обращался к таким природным чертам человека, как его способность создавать общие для всех правила поведения и в повседневной жизни руководствоваться ими; как способность претворять в жизнь принимаемые им решения и применять общие правила к конкретным ситуациям; наконец, как способность не только устанавливать, но и поддерживать на определенном уровне и в определенных рамках свои отношения с другими людьми. Наличием данных природных черт человека обосновывалась необходимость и естественность разделения властей на законодательную, исполнительную, судебную и федеративную (ведающую международными отношениями) власти.

Разумеется, реальное проявление названных черт, как и само разделение властей, возможно лишь в условиях государственного, а не догосударственного, естественного существования и состояния отдельного человека и всего общества. Ибо, во-первых, в естественном состоянии, по мнению Локка, «не хватает установленного, определенного, известного закона», который был бы признан и допущен по общему согласию в качестве «нормы справедливости и несправедливости и служил бы общим мерилом», при помощи которого разрешались бы между ними споры.

Во-вторых, в естественном состоянии «не хватает знающего и беспристрастного судьи», который обладал бы властью разрешать все затруднения в соответствии с установленным законом.

И, в-третьих, в естественном состоянии часто «недостает силы, которая могла бы подкрепить и поддержать справедливый приговор и привести его в исполнение»[8].

Аналогичные идеи о разделении властей развивались и дополнялись позднее в работах Ш. Монтескье. В каждом государстве, писал он, «есть три рода власти: власть законодательная, власть исполнительная, ведающая вопросами международного права, и власть исполнительная, ведающая вопросами права гражданского. В силу первой власти государь или учреждение создает законы, временные или постоянные, и исправляет или отменяет существующие законы. В силу второй он объявляет войну или заключает мир, посылает и принимает послов, обеспечивает безопасность, предотвращает нашествия. В силу третьей власти он карает преступления и разрешает столкновения частных лиц. Последнюю власть можно назвать судебной, а вторую – просто исполнительной властью государства»[9].

Неразрывно связывая идею политической свободы с идеей гражданской свободы и выступая за строгое соблюдение законов, регулирующих отношения между гражданами и государством, Монтескье, так же как и Локк, усматривал в четком разделении и взаимном сдерживании властей не только реальную гарантию прав и свобод граждан, но и их защиту от государственного произвола и беззакония.

Отсутствие такого разделения властей, равно как и отсутствие механизма их взаимного сдерживания друг друга, с неизбежностью ведет, по мнению мыслителя, к сосредоточению власти в руках одного лица, государственного органа или небольшой группы людей, а также к злоупотреблению государственной властью и произволу.

При рассмотрении истоков теории разделения властей, равно как и процесса ее становления и развития, в научной и учебной юридической литературе совершенно справедливо указывается, что несмотря на общность многих положений, высказанных Локком и Монтескье в отношении рассматриваемой теории, учение Монтескье о разделении властей обладало значительной новизной по сравнению с предшествующими концепциями.

В чем это проявилось? Во-первых, в том, что Монтескье соединил либеральное понимание свободы с идеей конституционного закрепления механизма разделения властей. Свобода, доказывал просветитель, «устанавливается только законами и даже законами основными». А во-вторых, в том, что он более определенно высказался за включение в состав властей, подлежащих разграничению, судебных органов. Система государственного управления, построенная на основе принципа разграничения властей, в первую очередь законодательной и исполнительной власти, дополнялась у Монтескье принципом независимости судей.

Рассмотренная им триада в виде законодательной, исполнительной и судебной властей со временем стала классической формулой теории конституционализма.

Идеологически теория разделения властей была направлена против королевского абсолютизма и служила обоснованию сложившегося в условиях предреволюционной Франции компромисса буржуазии и дворянства. Государственной формой такого компромисса во Франции, так же, как и в Англии, усматривалась конституционная монархия.

Теория разделения властей имела и имеет в настоящее время не только научное, но и практическое значение. Идеи разделения властей были широко представлены, например, в таких фундаментальных актах, имевших огромное для своего времени юридическое и политико-практическое значение, как Декларация прав человека и гражданина (1789 г.), в которой акцентировалось особое внимание не только на индивидуальных правах и свободах, но и на важности для установления конституционного порядка разделения властей (ст. 16); Конституция Франции 1791 г., где закреплялось принципиально важное положение о том, что «во Франции нет власти, стоящей над законом» и что «король царствует лишь в силу закона, и лишь именем закона он может требовать повиновения» (гл. II, отдел 1, ст. 3); и др.

Следует обратить особое внимание на то, что в Конституции Франции 1791 г., сохранявшей, хотя и ограниченную законом, монархию, в разделе «О государственных властях» выделялось положение о том, что «суверенитет принадлежит всей нации», что он «един, неделим, неотчуждаем и неотъемлем». Весьма важным в плане разделения властей было конституционное установление, согласно которому «ни одна часть народа, никакое лицо не может себе присвоить его осуществление». В соответствии с этим установлением указывалось, что «законодательная власть вверяется Национальному Собранию, в состав которого входят представители, свободно избранные народом на определенный срок»; исполнительная власть «вверена королю и осуществляется под его главенством министрами и прочими ответственными органами»; судебная же власть «вверена судьям, избираемым народом на определенный срок» (разд. III, ст. 1-5).

Ж.-Ж. Руссо в отличие от Монтескье считал, что «законодательная, исполнительная и судебная власти — особые проявления единой власти народа»[10]. Он с позиции «неотчуждаемого, единого и неделимого народного суверенитета» критиковал идею о разделении властей и одним из первых выдвинул предложение о разделении государственных функций, а не власти[11].

После этого тезис о единстве власти использовался разными силами. Якобинская диктатура, считавшаяся пиком первой французской буржуазной революции, исходила из того, что равновесие властей является «химерой». Якобинский Конвент соединял как законодательные, так и исполнительные полномочия, а в якобинской Конституции 1793 г. принцип разделения властей отрицался. Однако победившая буржуазия в Конституции Франции 1795 г. определила разделение властей как «первое условие свободного правления», «вечный закон», без которого «общественный порядок не может быть гарантирован»[12].

По мере своего становления и развития теория разделения властей нашла довольно широкий отклик в академических и политических кругах не только Англии и Франции, но и ряда других стран.

Причем если, например, в Америке она с самого начала пользовалась большим успехом и бралась на вооружение местными учеными и политическими деятелями, то в Германии ряд ее положений значительной частью интеллектуальной элиты подвергался сомнению.

Так, в фундаментальной работе «Общее учение о государстве» Г. Еллинек высказывает свое явно скептическое отношение по поводу возможности в реальной жизни добиться такого положения, когда законодательная власть в лице парламента сможет фактически сдерживать исполнительную власть, находящуюся в руках монарха, когда между ними может быть достигнуто равновесие. Такое состояние является, по мнению автора, «политически наименее вероятным, так как соотношение социальных сил, составляющих основу политического могущества, крайне редко и уж во всяком случае, только временно складывается так, чтобы было возможно полное равновесие двух постоянных политических факторов»[13]. Но именно на «такую невероятную комбинацию рассчитана теория равновесия» Монтескье и других ее сторонников, и уже поэтому реальность применения этой теории и ее действенность подлежит сомнению[14].

В России теория разделения властей занимала особое внимание М.М. Сперанского. В своем «Введении к уложению государственных законов» (1809) он писал в связи с попыткой использования этой теории для «преобразования» самодержавия и стремлением поставить его в рамки закона, что «нельзя основать правление на законе, если одна державная власть будет и составлять закон, и исполнять его». Необходимо ее разделение. Необходимо, чтобы одни «установления» действовали в процессе составления закона, а другие – при их исполнении[15]. Из троякого порядка государственных сил, продолжал автор, возникает «троякий порядок сил установлений». Одно из них «должно действовать в образовании закона, другое – в исполнении, третье – в части судной. Разум всех сил установлений может быть различен».

М.М. Сперанский предлагал «два различных устройства» самодержавной власти на основе закона и принципа разделения властей.

Первый вариант такого устройства состоит в том, чтобы «облечь правление самодержавное» всеми «внешними формами закона, оставив в существе его ту же силу и тоже пространство самодержавия». Главные черты и особенности такого устройства сводятся, по мнению автора, к тому, чтобы: 1) «установить сословие, которое бы представляло силу законодательную, свободную», которая на самом деле была бы «под влиянием и в совершенной зависимости от власти самодержавной»; 2) силу исполнительную «так учредить, чтобы она по выражению закона состояла в ответственности, но по разуму его была бы совершенно независима»; 3) власти судной «дать все преимущества видимой свободы, но связать ее на самом деле такими учреждениями, чтобы она в существе своем всегда состояла во власти самодержавной»[16]. Данный вариант самодержавного устройства, делал вывод Сперанский, будет лишь казаться «во мнении народном» действующим. Но на самом деле он никогда не будет таковым.

Суть второго варианта такого устройства сводится к тому, чтобы не только «внешними формами покрыть самодержавие», но и ограничить его «внутреннею и внешнею, существенною силою установлений». Нужно «учредить державную власть на законе не словами, но самим делом»[17]. Если, писал автор, предпочтение будет отдано этому варианту, тогда все «установления» должны быть «расположены на иных правилах». А именно: 1) законодательное сословие должно быть так устроено, «чтобы оно не могло совершать своих положений без державной власти, но чтобы мнения его были свободны и выражали бы собою мнение народное»; 2) сословие судебное должно быть так образовано, «чтобы в бытии своем оно зависело от свободного выбора, и один только надзор форм судебных и охранение общей безопасности принадлежали правительству»; 3) власть исполнительная «должна быть вся исключительно вверена правительству». А чтобы эта власть «распоряжениями своими под видом исполнения законов» не могла бы «ни обезобразить», «ни совсем уничтожить» их, то она должна быть поставлена под «ответственность власти законодательной»[18].

Сравнивая эти два возможных варианта преобразования самодержавия с помощью теории разделения властей, Сперанский делал окончательный вывод в пользу второго как более совершенного и более действенного варианта. Если первая из сравниваемых между собой потенциальных систем, анализировал он, «имеет только вид закона», то другая есть «самое существо его».

Говоря о внимании к теории разделения властей в России и в других странах, следует отметить, что при этом не только широко использовалась ее традиционная модель – триада, состоящая из законодательной, исполнительной и судебной властей, но и предлагались другие ее варианты. Так, М.М. Сперанский предлагал, помимо традиционного разделения властей, использовать их классификацию на физическую и материальную власти.

Известный французский юрист конца XIX в. – начала XX в. М. Ориу в своей фундаментальной работе «Основы публичного права» выделял и анализировал с точки зрения взаимосвязи и взаимного «равновесия» властей политическую и экономическую, военную и гражданскую, гражданскую и религиозную власти и др.

По справедливому замечанию автора, «одним из преимуществ теории равновесия является то, что она придает смысл и значение многочисленным разделениям, которые видны даже при самом поверхностном наблюдении над государственным режимом»[19]. Последний же всегда является «режимом разделений». В равновесии он находится лишь благодаря тому, что «разделяет окружающие его силы, противопоставляя их друг другу и восполняя одну за счет другой»[20].

М. Ориу не без оснований считал возможным использование теории или принципа разделения и сдерживания (равновесия) властей для анализа не только властных взаимоотношений, возникающих в государственной сфере, но и взаимоотношений в различных общественных сферах. «В сущности, гражданское общество, – замечал он, – покоится на основном разделении между политической властью и экономическим могуществом»[21].

М. Ориу констатирует важность для всякого представительного правления самого принципа разделения властей, особенно законодательной (в лице двухпалатного парламента) и исполнительной (в лице главы государства и кабинета министров), гармоническое сотрудничество которых — залог единства государства как юридического лица. Рассматривая проблему с точки зрения административного права, он подчеркивает, что на практике соотношение двух властей далеко от идеального равновесия, что объективно существует устойчивая тенденция к подавлению законодательной власти исполнительной, парламента — мощным бюрократическим аппаратом современного государства. С развитием централизованного управления и ростом значимости административного компонента государственной власти парламенту все труднее удерживать верховенство законодательной власти, а вмешательство бюрократических структур в законодательный процесс оказывается все более активным.

Какими бы ни были разными варианты механизма действия принципа разделения властей, теория в основе определяет следующее его содержание:

«Законодательная власть обладает верховенством, поскольку она устанавливает правовые начала государственной и общественной жизни, основные направления внутренней и внешней политики страны, а, следовательно, определяет, в конечном счёте, правовую организацию и формы деятельности исполнительной и судебной властей. Главенствующее положение законодательных органов в механизме правового государства обуславливает высшую юридическую силу принимаемых ими законов, придаёт общеобязательный характер нормам права, выраженных в них. Однако верховенство законодательной власти не носит абсолютного характера. Пределы её действия ограничены принципами права, естественными правами человека, идеями свободы и справедливости. Она находится под контролем народа и специальных конституционных органов, с помощью которых обеспечивается соответствие законов действующей конституции.

Исполнительная власть в лице своих органов занимается непосредственной реализацией правовых норм, принятых законодателем. Её деятельность должна быть основана на законе, осуществляться в рамках закона. Исполнительные органы и государственные должностные лица не имеют права издавать общеобязательные акты, устанавливающие новые, не предусмотренные законом права или обязанности граждан и организаций. Исполнительная власть носит правовой характер лишь в том случае, если она является подзаконной властью, действует на началах законности. Сдерживание исполнительной власти достигается также посредством её подотчётности и ответственности перед представительными органами государственной власти. В правовом государстве каждый гражданин может обжаловать любые незаконные действия исполнительных органов и должностных лиц в судебном порядке.

Судебная власть призвана охранять право, правовые устои государственной и общественной жизни от любых нарушений, кто бы их ни совершал. Правосудие в правовом государстве осуществляется только судебными органами. Никто не может присвоить себе функции суда. В своей правоохранительной деятельности суд руководствуется только законом, правом и не зависит от субъективных влияний законодательной или исполнительной власти. Независимость и законность правосудия являются важнейшей гарантией прав и свобод граждан, правовой государственности в целом. С одной стороны, суд не может присваивать себе функции законодательной или исполнительной власти, с другой стороны его важнейшей задачей является организационно–правовой контроль над нормативными актами этих властей. Судебная власть, таким образом, выступает сдерживающим фактором, предупреждающим нарушение правовых установлений, и прежде всего конституционных, как со стороны законодательных, так и исполнительных органов государственной власти, обеспечивая тем самым реальное разделение властей»[22].

Наблюдая современную политическую ситуацию в мире, можно констатировать, что модель организации политической власти, которая была предложена Монтескье и выражена в теории разделения властей, выдержала проверку временем и остается стержнем всякой демократической политической системы. Безотносительно к форме государственного устройства (президентская или парламентская республика) принцип разделения властей является формальной гарантией политической свободы общества. Что касается существа дела, то (как показала современная политическая социология) все гораздо сложнее: формальная гарантия политической свободы еще не означает ее реальной гарантии. При анализе этой проблемы центральное место справедливо уделяется структуре власти и механизму управления в каждом конкретном обществе. Это совокупность признаков политической системы, которую Монтескье обозначил понятием «природа правления», а современная наука определяет ее как характер политического режима.

Итак, разграничение единой государственной власти на три относительно самостоятельные и независимые отрасли предотвращает возможные злоупотребления властью и возникновение тоталитарного управления государством, не связанного правом. Каждая из этих властей занимает своё место в общей системе государственной власти и выполняет свойственные только ей задачи и функции. Равновесие властей поддерживается специальными организационно–правовыми мерами, которые обеспечивают не только взаимодействие, но и взаимоограничение полномочий в установленных пределах. В то же время они гарантируют независимость одной власти от другой в пределах тех же полномочий. Следует отметить, что принцип разделения властей является одним из принципов правового государства и эффективно действовать может только в связке с ними, важнейшими из которых являются принцип законности, взаимная ответственность государства и личности, реальность прав личности.

 

Использованная литература:

1. Венгеров А.Б. Теория государства и права. — М: «Новый юрист», 1998.
2. Еллинек Г. Общее учение о государстве. — СПб: Издательство «Юридический центр Пресс», 2004.
3. Локк Дж. Сочинения: в 3 т. Т. 3. М, 1988.
4. Медушевский А.Н. Идея разделения властей: история и современность. / Социологический журнал, 1994, №1.
5. Монтескье Ш. Избранные произведения. — М., 1955.
6. Ориу М. Основы публичного права. — М., 1929.
7. План государственного преобразования графа М.М. Сперанского. — М. 1905.
8. Руссо Ж.-Ж.Трактаты. — М., 1969.
9. Терехов В.И. Становление и развитие концепции разделения властей // Разделение властей: история и современность/ Отв. ред. М.Н. Марченко. — М., 1996.
10. Хрестоматия по всеобщей истории государства и права. /Под ред. З.М.Черниловского. – М., 1994.
11. Хропанюк В.Н. Теория государства и права. — М., «ДТД», 1996
12. Чиркин В.Е. Разделение властей: социальные и юридические аспекты. /Советское государство и право/ 1990, №8
13. Энтин Л.М. Разделение властей: опыт современных государств. – М.: Юр. лит., 1995.

 

 

---

Кавказская война была величайшей трагедией ХIХ века. Трагедией для обеих сторон этой войны – и для России (т.е. для русского народа, чьи сыновья гибли в этой войне во имя державных интересов, которые русскими вряд ли воспринимались как народные), и особенно для горцев (в первую очередь для чеченцев, адыгов и вольных обществ Дагестана).

Тема итогов Кавказской войны 1817-1864 годов, представляется актуальной и с научной, и с политической точки зрения. В настоящее время часты вспышки острых противоречий между Россией и Северным Кавказом. Однако и ранее отношения здесь не отличались пониманием. Задача историков в подобной ситуации — максимально всесторонне подойти к рассмотрению предпосылок зарождения конфликта и факторов, повлиявших на его эскалацию, форм и методов разрешения противоречий, итогов и ошибок на пройденном пути военного противостояния.

Хотелось бы также остановиться на следующем моменте. Сложные и противоречивые процессы последних лет закрепили в российском общественном сознании глубоко конфликтное видение ситуации на Северном Кавказе. В ряде СМИ пропагандируется взгляд на Северный Кавказ  как на чужеродный для России и всей европейской цивилизации социокультурный организм. Отдельные политики и политологи рисуют упрощенный образ Северного Кавказа, представляя его исключительно областью межнациональной напряженности и конфликтов, сепаратистских устремлений и религиозного (исламского) фундаментализма. Подобные стереотипы замыкают политический анализ, исторические исследования и общественную практику в рамки чрезвычайных мер и фактически питают инерцию кризисного и конфликтного развития. Они, конечно, отражают некоторые болезненные реалии жизни региона, но являются весьма неполными и односторонними.

Сегодня раздаются иногда голоса: может быть, не стоит ворошить тяжелое прошлое в отношениях между Россией и народами Северного Кавказа? Не целесообразнее ли «забыть» такие страницы российско-горских отношений, как Кавказская война, народно-освободительное движение горцев в первой половине ХIХ века? Зачем об этой войне писать снова и снова, тем более, что о ней написано очень много и в ХIХ веке, и в веке ХХ. Продолжают писать и в ХХI. Не исключено, что в этих рассуждениях есть определенная логика. Но…

Во-первых, замалчивание той или иной исторической проблемы вовсе не ведет к тому, что ее забывают те народы, которых она касается. В годы Советской власти темы «Чечня в годы Кавказской войны» или «Участие чеченцев в народно-освободительной борьбе горцев Северного Кавказа в первой половине ХIХ века» находились под абсолютным запретом. Партийные цензоры очень строго следили за соблюдением этого табу. Видимо, объяснялось это тем, что чеченцы (самый крупный этнос на Северном Кавказе) оказали «наиболее организованное сопротивление российской экспансии» в ХIХ в., а сама Чечня была поставщиком продовольствия и наиболее стойкого «человеческого материала» в имамате Шамиля. Идеологи КПСС почему-то весьма не хотели, чтобы чеченцы знали о своем героическом прошлом. А может быть, «дальновидные» большевистские идеологи как раз хорошо знали, что историческая память, знание народом о своем героическом прошлом является мощным катализатором в развитии национального самосознания и в становлении самой нации, т.е. прошлое создает важную основу идентичности. Видимо, при этом большевистские идеологи не знали, а, скорее всего, не хотели знать, что для легитимизации своего права на существование любой нации требуется история. Результат получился весьма печальный. В 1991 г., когда Д. Дудаев и его окружение (а позже и Масхадов), решили отделиться от России и объявить независимую Ичкерию, история чеченского народа превратилась в их руках в мощное идеологическое оружие. В общественное сознание внедрялись мифы об исключительности чеченцев, об их особом историческом прошлом. И люди этому верили. Поскольку другой версии и не знали. Научная же общественность ничего этому противопоставить не могла (даже при огромном желании), поскольку тема «Чечня в Кавказской войне» к этому времени вообще исследована не была. Таким образом, политико-идеологический вред от замалчивания той или иной острой проблемы истории очевиден.

Говоря об итогах Кавказской войны, целесообразно было бы остановиться на положительных аспектах этих взаимоотношений: ведь война стала дестабилизирующим фактором нормального взаимодействия России и Кавказа, результатом неумения мирного разрешения накопившихся проблем, но отнюдь не единственным и абсолютным фактом развития отношений между Россией и народами Северного Кавказа. Следует не замыкаться на видении отрицательных реалий, но и суметь увидеть и подчеркнуть те положительные моменты мирного взаимовыгодного сотрудничества, которые последовали за присоединением региона к России. Стоит вспомнить слова Н. Конрада о том, что «… разные части человечества, при всех своих распрях, в области культуры всегда были в общении друг с другом»[1].

Покорение горцев Северного Кавказа и длительная Кавказская война 1817 1864 гг. принесли России значительные людские и материальные потери. В течение войны пострадало около 96 тысяч солдат и офицеров Кавказского корпуса. Наиболее кровопролитным оказался период борьбы против Шамиля, за который было потеряно убитыми, ранеными и пленными более 70 тысяч человек. Весьма существенны были и материальные затраты: Ю. Косенкова, основываясь на данных А. Л. Гизетти, указывает, что в 40-х — 50-х гг. XIX в. содержание Кавказского корпуса и ведение войны стоило государственной казне 10 — 15 млн. р. в год.

Тем не менее, Россия достигла поставленных целей:

- упрочение геополитического положения;

- усиление влияния на государства Ближнего и Среднего Востока через Северный Кавказ как военно-стратегический плацдарм.

- приобретение на окраинах страны новых рынков сырья и сбыта, что являлось целью колониальной политики Российской Империи.

В целом можно заключить, что успешное завершение войны усилило международное положение России, увеличило ее стратегическое могущество. В экономическом и торгово-промышленном отношениях, по мнению М. Гаммера, завоевание Кавказского региона облегчило торговлю между Европой и Азией, предоставило российской промышленности обширный рынок для сбыта продукции фабричной и заводской промышленности.

Кавказская война имела огромные геополитические последствия. Установились надежные коммуникации между Россией и ее закавказской периферией благодаря тому, что исчез разделявший их барьер, который представляли собой неподконтрольные Петербургу территории. России удалось прочно обосноваться в самом уязвимом и стратегически очень важном секторе Черного моря — на Северо-Восточном побережье, тоже произошло и с северо-западной частью Каспия, где Петербург до этого чувствовал себя не совсем уверенно. Кавказ оформился как единый территориальный и геополитический комплекс внутри имперской «сверхсистемы» — логический результат южной экспансии России. Теперь он мог служить обеспеченным тылом и реальным плацдармом для продвижения на юго-восток, в Среднюю Азию, также имевшую большое значение для обустройства имперской периферии. Россия взяла курс на завоевание этого нестабильного, открытого для внешнего влияния и международного соперничества региона. Стремясь заполнить образовавшийся там политический вакуум, она искала для себя “естественные” границы, с точки зрения не только географии, но и государственного прагматизма, требовавшего раздела сфер влияния и установления регионального равновесия сил с другим гигантом — Британской империей. Кроме того, проникновение России в Среднюю Азию давало Петербургу мощный рычаг давления на Лондон в ближневосточных и европейских делах, чем тот успешно пользовался.

После окончания войны обстановка в крае стало гораздо более стабильна. Набеги, мятежи стали случаться реже. Во многом это стало изменением этнической и демографической ситуации на территориях, охваченных войной. Значительная часть населения была выселена за пределы Российского государства (т. н. мухаджирство). На оставленных землях поселялись выходцы из внутренних губерний России, казаки, иноплеменные горцы.

Однако Россия надолго обеспечила себя проблемами, включив в свой состав «беспокойные», свободолюбивые народы — отголоски этого слышны и по сей день. По мнению М. Фейгина, нынешние проблемы на Северном Кавказе, которые он предлагает называть «второй Кавказской войной», берут начало в комплексе нерешенных проблем Кавказской войны XIX в. Фейгин М.

Нельзя забывать также, что результатом войны для Северного Кавказа стали также жертвы среди населения, многие десятки уничтоженных аулов, потеря национальной независимости, ухудшение положения местного сельского населения в результате колониального гнета царской администрации. Но отображение итогов Кавказской войны только под углом зрения и побежденных и умолчания о такой же участи казачьих станиц и русских сел, как это делали Г. Кокиев, Х. Ошаев и некоторые другие авторы, отнюдь не отвечают заповедям объективности.

Важно отметить роль победы России над Северном Кавказе в окончании или, по крайней мере, существенном уменьшении объемов работорговли на Черном море. Еще 15 октября 1858 г. в одном из писем из Стамбула известный представитель отечественной науки П. А. Чихачев сообщал, что после того, как Россия лишилась флота на Черном море (в результате Крымской войны), Турция «открыто покровительствует гнусной торговле рабами». О массовой распродаже невольников, в числе которых было немало и русских подданных, уведомлял неоднократно в 1860 г. консул А. Н. Мошнин из Трапезунда посла Российской империи этой стране. С введением же повсеместного русского управления на Кавказе после его полного включения в состав империи торговля живым товаром в крае полностью прекратилась.

По мнению В. Н. Ратушняка, следует отметить и положительные моменты присоединения Северного Кавказа: «его народы вместе с казаками и пришлыми крестьянами России достигли существенных успехов в экономическом освоении края, взаимно обогащая свой производственный опты и навыки, свою культуру»[2]. Мирное развитие многим горцам после десятилетий войны казалось предпочтительнее жесткой дисциплине имамата. Недаром после победы России повсеместно роль шариата стала заменяться традиционным правом — адатами.

Весьма важным обстоятельством, обусловившим изменения в самосознании горцев в пользу России, являлся характер управление населением, установленное в имамате, и оказавшийся тяжелым для племен, не привыкших к повиновению. Вместе с тем, находившиеся под властью Шамиля видели, что «жизнь мирных селений… под покровительством русских, гораздо спокойнее и обильнее». Это-то и заставило, их, по утверждению Н. А. Добролюбова, делать, в конце концов, соответствующий выбор, «с надеждою на мир и удобства быта»[3].

Мирному урегулированию способствовали и определенные меры со стороны правительства по укреплению авторитета России на Северном Кавказе. Был построен ряд больших и красивых мечетей в чеченских и других селениях на деньги, выделенные из личных средств «главных виновников» покорения, например, А. П. Ермолова. Авторитет российской армии повышали и факты спасения в сражениях детей горцев, которым русские офицеры обязывались отчислять определенный процент от своего жалования до совершеннолетия, не говоря уже о крупных разовых пожертвованиях и создававшихся за счет казны специальных приютах, «военно-сиротских отделений» для малолетних детей «возмутителей и изменников между горскими народами»[4]. Естественно, что воспитание этих детей было не только актом милосердия, но и соответствовало стратегическим целям российского правительства. Шамиль, например, поразился  тому, что его сын-заложник вырос образцовым российским офицером. Боевыми офицерами стали сыновья-«полукровки» А. П. Ермолова: Виктор (Бахтияр), Север (Аллахияр) и Клавдий (Омар).

Дети, выросшие в «военно-сиротских отделениях», как правило, также становились преданными России офицерами, и к концу Кавказской войны в Кавказском корпусе значительная часть офицерского состава представляли «туземцы» по крови. С точки зрения наиболее консервативных горцев эти молодые люди, конечно, были предателями, но, с другой, их пример для трезвомыслящих соплеменников способствовал укреплению отношений между Россией и Северным Кавказом.

Обратимся к еще одному важному аспекту. Как известно, после завершения последних наиболее крупных боевых операций, предопределивших окончательный исход всей кампании, для коренных народов края была установлена особая, приспособленная, главным образом, к их политическим традициям система управления, получившая наименование военно-народной. Она основывалась на сохранении существовавшего общественного строя с предоставлением населению возможности решать свои внутренние дела по народным обычаям (адатам). В неизменном виде сохранилось также судопроизводство и привычные способы разрешения правовых проблем, в том числе по канонам исповедуемой мусульманской религии (шариата), являвшейся на первых порах наиболее чуждой по духу для русского правления. И это не было каким-то вынужденным исключением. По существовавшим законам Российской империи, «порицание других церквей подвергалось запрещению»[5].

Для исполнения управленческих функций в низших звеньях административного аппарата каждый народ избирал из своей среды чиновников (старшин и судей), которые лишь после этого утверждались в должностях вышестоящими начальниками.

Конечно, русская администрация поддерживала внешний порядок, используя в критических ситуациях военную силу. Однако, будучи имамом, Шамиль гораздо жестче управлял горцами, полагая, что для этого нужна только «железная рука». Он беспощадно карал за любые проступки и впоследствии рассматривал прежнюю жестокость как «печальную необходимость» для поддержания общественно-политической стабильности. Русская власть в этом сохранила преемственность, но учла особенности психологического склада местных народов, не склонных подчиняться жесткой государственной власти, и, судя по всему, была все же несколько мягче. Меры же твердости, как предполагалось, «дадут время и средства» для того, чтобы удержание горцев в покорности военной силой сменилось владычеством, основанным на «нравственной силе»[6].

Однако поддержание внешнего государственного порядка при таких обстоятельствах требовало содержания на северокавказской окраине чрезмерно многочисленных штатов администрации и военных подразделений, что привело к образованию весьма значительной прослойки чиновников и военных. В связи с этим расходы на управленческий аппарат были значительными, достигая 61% от общих, и на российский бюджет для покрытия их были возложены немалые затраты, только частично возмещавшиеся податными сборами с подвластного населения.

Но, по мнению В. Матвеева, именно мощное государственное присутствие в сложном полиэтническом регионе, уделом которого прежде были, по сути, не прекращавшиеся кровавые взаимоуничтожающие столкновения, провоцировавшиеся в том числе и набегами, заставляло даже взыскательную западноевропейскую прессу после включения края в состав России писать о том, что она впервые за многие века «принесла сюда успокоение», положив начало «мирному преуспеванию»[7].

Правда, в этих оценках есть известная доля преувеличения. Полного замирения в крае тогда достигнуто не было. Время от времени, хотя и в намного меньших размерах, его еще не раз озаряло пламя межнациональных конфликтов. Однако численность присоединенного населения стала неуклонно возрастать. Во всех деталях просчитать эту тенденцию из-за пробелов статистики не представляется возможным, но наличие ее на основе имеющихся данных очевидно. Это указывает на благотворность и стабилизирующее значение российских государственных ограничений. Рост народонаселения, как установлено достаточно авторитетной в начале XX в. австрийской школой нациологии, является важнейшим показателем этнического развития. По подсчетам Ф. П.Тройно, только с 1868 по 1898 г. он достиг в северо-западной части 162%, в северо-восточной — 212%. Этот рост был выше, чем в среднем по стране за тот же период, а по отдельным этническим группам увеличение численности произошло даже в 2 раза[8]. Местные народы после вхождения в ее состав сохранили сплошную территорию и традиционный экономический уклад.

Наличие преимуществ по сравнению с теми же западноевропейскими стандартами в подходах к управлению на российских окраинах находило в свое время признание за границей. В политике двух крупнейших империй на Востоке Отто фон Биссмарк установил следующие различия: «Англичане ведут себя в Азии менее цивилизованно, чем русские; они слишком презрительно относятся к коренному населению и держатся на расстоянии от него… Русские же, напротив, привлекают к себе народы, которые они включают в империю, знакомятся с их жизнью и сливаются с ними»[9].

Посетивший же Кавказ в 1914 г. английский путешественник отец Гарольд Бэксон отмечал: «Русские сделали в Грузии за последнее столетие… дело огромного масштаба. Благодаря миру и порядку, которые они ввели в стране, население умножилось, культура развилась, выросли богатые города и селения. Русские чиновники никогда не проявляют в отношении туземцев той надменности и презрения, какие являются характерной чертой британских чиновников в наших колониях; русская природная доброта и радушие дают им возможность быть на совершенно равной ноге с грузинами, что не только не роняет, а, наоборот, увеличивает престиж русской власти…»[10].

Системная совмещенность российских государственных ограничений в военно-народном управлении с гарантиями невмешательства во внутренние дела свидетельствует о том, что окончательная стабилизация достигалась при помощи не подавления, как принято думать, а политического компромисса, предложенного всем горцам, несмотря на военное поражение непреклонных последователей теократической доктрины и всевозможных в ее русле ориентаций. В рамках компромисса обеспечивалось официальное признание горцев (независимо от предшествующих обстоятельств вхождения, правда, с дифференциацией на переходный период в доверии властей) соотечественниками и предполагалось, что большинство горцев со временем признают Россию своим отечеством.

Кавказская война стала результатом предшествующего развития отношений между Россией и Северным Кавказом. Итогами этой войны стало покорение Россией Северного Кавказа и достижение ею следующих целей:

- упрочение геополитического положения;

- усиление влияния на государства Ближнего и Среднего Востока через Северный Кавказ как военно-стратегический плацдарм;

- приобретение на окраинах страны новых рынков сырья и сбыта, что являлось целью колониальной политики Российской Империи.

Таким образом, результаты Кавказской войны были неоднозначны. С одной стороны, они позволили России решить поставленные задачи, предоставили рынки сырья и сбыта, выгодный военно-стратегический плацдарм для укрепления геополитического положения. В то же время покорение свободолюбивых народов Северного Кавказа, несмотря на определенные положительные моменты для развития этих народов, оставило за собой комплекс нерешенных проблем, которые достались Советскому Союзу, а затем и новой России. Наша страна надолго обеспечила себя проблемами, включив в свой состав «беспокойные», свободолюбивые народы — отголоски этого слышны и по сей день.

Наблюдение за сегодняшними политическими событиями в России, за теми процессами и течениями, которые разворачиваются в российском обществе, приводит к печальному выводу, что тема Кавказской войны еще, видимо, долго будет оставаться актуальной, и необходимость ее объективного и беспристрастного изучения отпадет еще не скоро. Сегодня в России немало сил разного националистического окраса, которые пытаются извратить в нужном им русле историю русско-северокавказских взаимоотношений в ХIХ веке, чтобы использовать эти фальсификации истории в своих далеко не прогрессивных целях и которые направлены далеко не на укрепление Российского многонационального государства.

Нам необходимо мирное разрешение всех имеющихся конфликтов. Кавказская война прошлого столетия и трагические события этого века показали, что военного разрешения проблем Северного Кавказа нет и быть не может. Судьбы настолько переплетены на этом маленьком клочке земли, что нет ни одной силы и нет такого оружия, что смогло бы убедить в одной исключительной правде, только в одной истине. Поэтому – только мирное разрешение.

Историю российско-северокавказских отношений нужно изучать и дальше. Изучать спокойно и главное, объективно, не впадая в крайности. Это нужно во имя уважения к прошлому российских народов, во имя укрепления многонационального Российского государства, во имя политической стабильности в нашем общем доме, где все народы должны быть равноправны и равно уважаемы.

 

Использованная литература:

1. Добролюбов Н.А. Собр. соч. Т.5. М.; Л., 1962.
2. Конрад Н. И. Запад и восток. М., 1966.
3. Марков Л. На Кавказе после появления там России // Посев. 1993. №2.
4. Матвеев В. Исторические особенности утверждения геополитических позиций России на Северном Кавказе дискуссионные аспекты проблемы и реалии эпохи // Россия XXI. 2002. № 6.
5. Потто В. А. Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях. Т. II. СПб., 1885 г.
6. Ратушняк В. Н. Вхождение Северо-Западного Кавказа в состав России. Краснодар, 1978.
7. Сборник сведений о потерях Кавказских войск со время войн кавказско-горской, персидских, турецких и в Закаспийском крае. Тифлис, 1901 г.
8. Троицкий Е.С. Русский народ в поисках правды и организованности. М., 1996.
9. Тройно Ф. П. Кавказская война и судьбы горских народов // Кавказская война: уроки истории и современность: Материалы науч. конф. Краснодар, 16-18 мая 1994 г. Краснодар, 1995.
10. Фадеев А. В. Россия и Кавказ в первой трети XIX века. М., 1961.
11. Чичагова М. Н. Шамиль на Кавказе и в России. Биографический очерк. СПб, 1889.
12. Шиманов Г. Что мы знаем о самодержавии // Молодая гвардия. 1994. №1.